- Слушай, Холодок, - нервно дёрнул ухом, ссутулил плечи, желая исчезнуть отсюда и материализоваться где-нибудь в глухом лесу, где нет этих мерзких вездесущих соплеменников-ровесников.
- Нет, ну правда, послушай, я серьёзно хочу спросить, - вздохнул и поднял глаза на нависшего над ним оруженосца; взгляд того насмешливо сверкал, хотя на морде была нарисована совершенно неубедительная серьёзность. - У тебя папаша песец?
Холодок моргнул. Повисла тишина: все вокруг, а их, кажется, было несколько - оборачиваться и считать не хотелось - замерли в ожидании реакции.
- Ты ничего лучше не смог придумать, Камнелап? - голос хриплый от долгого молчания. - Ты ж не видел никогда песцов.
- Ну, знаешь, Крылатая Птица была красивая, ты уж явно не в неё, - с озабоченностью в голосе продолжил Камнелап, хотя его усы подрагивали. - Она поэтому из племени сбежала, что ты уродом уродился? - кто-то за спиной не выдержал и глупо загоготал - то ли над неумелой шуткой, то ли над столь же неумелой игрой слов.
Холодок медленно втянул носом воздух, шерсть на загривке против воли встала дыбом.
- Нет. Твою идиотскую болтовню устала слушать, - парировал сквозь зубы, исподлобья глядя в жёлтые глаза Камнелапа и мечтая их выцарапать. - И правильно сделала, а то ты растёшь, а твой мозг нет. А болтать никак не разучишься.
Морда оруженосца скривилась, но он, подбадриваемый приятелями, быстро нашёлся и надменно плюнул, выпятив нижнюю губу:
- Конечно, правильно сделала. Ей просто стало стыдно за тебя!
Поднялся и обошёл Холодка, обращаясь к подпевалам (их оказалось трое - итак, четверо на одного):
- Вот что бывает, когда находишь себе... песца на стороне, - интонация голоса такая, будто проповедь читает. - Грязная кровь, и котёнок соответствующий.
Снова всеобщий гогот. Холодок так же медленно выдохнул сквозь сжатые челюсти - звук получился свистящим, проходя сквозь зубы, как змеиное шипение. Развернулся к Камнелапу, столь неосмотрительно повернувшемуся спиной. Сгруппировался и прыгнул - молча, без предупреждения. Когти вонзились в спину, легко пройдя сквозь ещё по-котёночьи реденький подшёрсток, а зубы - в остроконечное ухо.
Эффект неожиданности был на стороне Холодка. Но больше на его стороне не было ничего. Его холодная, молчаливая ярость противопоставлялась азарту скучающих, ищущих - и нашедших - развлечения подростков; его воля к жизни - их боевым навыкам и силе, ведь они были на несколько лун старше.
Завязалась заваруха, в которой маленькому альбиносу оставалось только извиваться, кусать и царапать всё, что попадалось под лапу; в отместку же на него со всех сторон летели тумаки и укусы. Он не сдавался, на за что не сдавался - ему даже в голову такая мысль не приходила. Чаще всего - как и в этот раз - кто-то из старших проходил мимо и разнимал драчунов.
Всё закончилось быстро, и вот уже Холодок лежит на земле, избитый и растрёпанный, а оруженосцы пинками отправлены собирать блох у старейшин; он не видит их, потому что нет сил даже глаза открыть, но чувствует на языке вкус крови из прокушенного уха. Никто не ушёл невредимым. И внутри тлеет злорадное удовлетворение. Хруст рвущегося камнелапого уха стоит каждого синяка, каждой царапины.
Полежав пару минут и справившись со сбившимся дыханием, Холодок поднимается и принимается вылизывать шерсть, ровно укладывая её и смывая выступившие капельки крови. Старается не глядеть по сторонам и не встречаться ни с кем взглядом: презрительные бесят его так же сильно, как и жалостливые.
