Всё происходящее покрывалось туманом, смысл слов ускользал и ускользал от Хель, или же она просто не хотела понимать слова окружающих, будто её разум пытался спрятать подальше ужасную правду, что бы это не значило.
Хвост Катарсиса легким касанием прошёлся по позвоночнику юной сектантки, вызвав лёгкие мурашки. Старший хотел её успокоить после то ли шутки (да, вероятнее всего, шутки, правда же?) Банзая, то ли серьёзного предложения. Обычаи сектантов были порой непонятными, но из тех, которые являлись доступными Хель, не было жестоких ритуалов.
— Мы можем дать Грачику шпионское задание!
Усики трёхцветной кошечки встопорщились. Значит, вот как? Шпионское задание? Ему? Почему не ей - истинной дочери Владыки? Капризно распушившись, Хель, всё же, промолчала, продолжив сверлить взрослых сектантов взглядами.
Холодок уличил момент и возбуждённо зашептал на ухо кошечке, его сбивчивое дыхание выдавало волнение, которое передалось и самой Хель.
— Слушай, ты же ничего не знаешь. Они нас похитили, Хель. Они хотят нас всех... - белогривый не успел договорить, зато его чёрный приятель сумел бросить короткое, но потрясшее Хельгу слово:
— Убить.
То, что эти двое сектантов боятся, Хель уже давно поняла, заметив зашуганный взгляд и прижатые в страхе уши всех находившихся в пещере. Путь поначалу юную кошку это и удивляло, ведь она-то не боится ни Банзая, ни Катарсиса, ни кого-либо ещё из живущих в этих горах. Зачем их боятся, они же не причинят ей вреда, Владыка не допустит, чтобы его дети ранили друг друга. Они же... семья?
Но в слова Грачика и Холодка верить было трудно, и Хель, разумеется не поверила. А вы бы поверили в слова едва знакомых вам котят, что знакомые с детства вам коты кровожадные убийцы? Все мы склонны всегда отгонять и отрицать плохие мысли насчёт близких, которые нам хотят внушить. Не сказать, что Банзай или Катарсис были близки Хель, но они были ей знакомы с первых дней появления на свет, и скрывать нечего, юная леди была привязана к ним.
Старшие засобирались, уводя за собой Грачика.
— Не спускай с них глаз. Любой промах и ты знаешь, что тебя будет ждать наказание, - прошипел Банзай у самого уха Хель. Трехцветная кошечка поежилась,однако ни секунды она не могла оставаться в этом затхлом месте.
Отступив на шаг назад, Хель замотала головой и тихо промяукала:
- Пожалуй, мне нужно идти, - она бросила виноватый взгляд на котят. Трёхцветная не была зла на них за наговаривание на взрослых, скорее она была в смятении, и очень хотела бы успокоить ребят, но момент был уже неподходящим.
Шепнув сектанту у входа в пещеру, чтоб следил за...гостями (Или всё же пленниками?),  Хель развернулась и быстро удалилась из пещеры, желая поскорее покинуть это место, повергшее её в недоумение. Шаги юной леди звучали всё тише и тише, Хель покинула пещеру, не подозревая, что сегодняшние события поселили в ней маленькое, но зерно сомнения.
--> Дерево над пропастью

Отредактировано Хель (2018-04-03 12:12:57)

Только прикажите — и Грачик непременно это исполнит, чтобы доказать свою преданность. Заявив сектантам о своём намерении стать с ними наравне, точно также иметь право говорить о их Боге, чёрный оруженосец сам загнал себя на скользкую и опасную дорожку безумного Ордена. Больше путей назад не было — теперь Грачику банально не дадут возможности вернуться в статус обычного пленного. Либо он докажет, что достоин, либо его убьют.

Банзай спустился к ним, сказав что-то Хель, а затем подтолкнув Грачика в сторону выхода. Тот, вздрогнув, торопливо направился в сторону выхода из ущелья, чувствуя на себе взгляд испуганного Холодка. Хель тоже пошла на выход — стражники у входа даже не обратили на неё внимания. Теперь, когда выяснилось, что юная кошка выросла среди сектантов, это уже не так резало глаза, но Грачик по-прежнему ощущал тяжёлый осадок в груди после разговора с ней.

Вместе с двумя сектантами Грачик покинул ущелье, украдкой посмотрев в ту сторону, где в темноте скрывалось бездыханное тельце замученного Катарсисом котёнка. Грачик ещё не знал, какое именно испытание придумали для него старшие коты, но недоброе чувство закралось внутрь, скручивая внутренности, и Грачик тихо сглотнул, на деревянных лапах следуя за Катарсисом и Банзаем.

=> водопад

>> Начало игры <<

Какая противная погода... Она нравилась Остроуху. Но в отличие от нее, кот был в стократ противнее, и это еще мягко сказано.

Зеленоглазый шел по незаметной тропинке, осторожно и тихо переставляя лапы. Нет, опасности никакой не было, просто Остр так ходил — неслышно и быстро, словно бы на охоте. Он оглядывался по сторонам, словно бы был на какой-то экскурсии. Эти "достопримечательности" Остроуху были уже знакомы, так что особо он не задерживался. Сейчас у пятнисто-полосатого было куда более важное дело. Ему нужно было навестить котят в ущелье, куда он, собственно, почти и пришел.

— Ну, думаю, ты хорошо поработал. Стой тут и дальше, — лукавая ухмылка была кинута в сторону охранника ущелья. Нет, у Остроуха вообще не было в мыслях командовать и прочее, лишь дружеский подкол. Если, конечно, это можно так назвать. Бурый кот неодобрительно посмотрел на него, но ничего не ответил — мало ли, какие там у них установки, у этих сторожей котят. Остроух до сих пор не разобрался в этом, да и, собственно, разбираться не хотел, ему это попросту не надо. Пришел-то он совсем за другим.

А пустили его только потому, что тут, в общем, всем на все почти пофиг. Если Остроух сможет как-то повлиять на котят в положительном для Сектантов ключе, то тогда пускай делает что хочет и как хочет. Главное, чтобы это дало результаты. Да и вроде как просто ради прикола колошматить котят тут не запрещается, так что... Чем черт не шутит?

— Привет, сладенькие! — радостно поприветствовал котят помладше и постарше Остроух, натянув на морду вроде как добрую улыбку, но такую морозящую душу, что невольно могли побежать мурашки. Что, собственно, у некоторых котят и случилось; они сразу решили вжаться кто куда может, кто-то даже пытался слиться с камнем, но, к сожалению, это невозможно. Остроух заметил почти около стены на полу маленькую кошечку в луже крови и некоего белого котенка, который был постарше. Интересно, Остроух тут не был приличное время, любопытно, кто именно так хорошо поработал до него. Что ж, отставим любопытство, пора поиграть.

— Встава-ай, давай, мяса кусок, — Остроух произнес это уже более раздраженным тоном, подходя к кошечке и Холодку, но обращаясь, явно, к первой. Она еле дышала, но все же открыла глаза и подняла на него испуганный и измотанный взгляд. Видимо, этот белый знатно постарался, как то приведя ее в себя, — Давай-давай, поднимайся. И вы все! Слышали?! Живее. Не заставляйте Бога ждать.

Про Бога он, конечно, завернул. Сам-то в него не верил, но надо держать статус сектанта, тем более надо типо-пользу приносить. А то что, пустил, значит, охранник сюда кота, который просто поколошматил котят и все? Ну, так-то да, но и польза все же должна быть какая-то... Основная масса котят колебалась, тряслась, но все же, под взглядом Остроуха, кое-как встала в небольшую и кривую линию. А зеленоглазому что, он просто решил позабавить себя игрой в командира и солдатиков. Та кошечка до сих пор не хотела, — точнее, не могла, — встать, поэтому Остр подошел к ней и пнул ее передней лапой; писк боли вызвал на его морде ухмылку, но после кот нагнулся к ее мордочке.

— Если ты сейчас же не встанешь, можешь распрощаться со своей никчемной жизнью. И поверь, быстрым это прощание не будет, я уж позабочусь, — он прошептал это малышке на ухо, чтобы услышала только она, после посмотрев ей в глаза. После чего снова встал перед котятами, удовлетворенно замечая, что побитая кем-то кошечка все же еле-еле, но подползает к мини-строю. Замечательно.

— Дисциплина — одна из тех вещей, что любит Бог. Ведь дисциплинированные коты сплоченнее и сильнее, чем остальные. Вы ведь хотите быть сильными? — как стелет, как стелет!.. Не очень, но кому это важно? Остроуху? Запуганным котятам? Пфф. Зеленоглазый махнул хвостом, оглядывая своих солдатиков, — А сейчас все сделайте шаг вправо.

И так он поигрался некоторое время, командуя просто ради развлечения. Тем, кто сделал не тот шаг, не то движение, он залеплял лапой с выпущенными когтями по щеке, по лбу. Куда попадет, в общем. Но вскоре это все наскучило, так что Остроух "распустил" котят, сам оставаясь в пещере, "сидеть над душой" котят. А что ему? Сидит и пристально глядит на каждого. Мало ли кто что говорить начнет.

Резкий окрик заставил Холодка инстинктивно вжать голову в плечи.
«Кто на сей раз?»
На сей раз был Остроух. На самом деле, его имени Холодок не помнил - этот кот не появлялся здесь довольно давно, альбинос видел его от силы раза два или три, да и то мельком, но запомнил, что этот кот - стопроцентная мразь, в отличие даже от других сектантов.
Как бы желая подтвердить старое впечатление, полосатый бродяга сходу направился к ним, презрительно взывая к пребывающей в полубессознательном состоянии кошечке. Удивительно, но грубый неприятный голос подействовал на неё отрезвляюще - малышка разлепила глаза и остекленевшим от страха взором уперлась в тощую злобную морду.
Холодок замер, не сводя настороженного взгляда с сектанта. Благие намерения плавно растворились в промозглом воздухе - он готов был бороться за свою шкуру, и только. Ему жаль, очень жаль. Когда Остроух влепил кошечке пощёчину, котёнок невольно зажмурился, но не пошевелился.
«Половина из нас, если не все, здесь умрёт. Нет, это не то место, где стоит корчить из себя героя. Прости, прости, пожалуйста, прости, если можешь».
Похищенные послушно, хотя и не сразу, лапа за лапу, встали в строй, теша самолюбие сектанта, решившего раскомандоваться. Холодок прижал уши, стараясь держаться в тени, но делая то же, что и все, стараясь хоть поведением не выделяться - даром что его шкура буквально светилась в темноте. Хоть в шеренге были и другие белые котята, Холодку казалось, что всё внимание приковывает исключительно его гардероб.
Атмосферу разрядила вошедшая кошка, Прохлада, чей голос звучал столь же грубо, но хотя бы не так издевательски, плюс она принесла еду. Бросив мрачный взгляд на добычу, Холодок сорвался с места одним из первых, игнорируя замешкавшихся товарищей по несчастью. Кто больно робкий, обойдётся без завтрака. Ему же нужны силы, чтобы победить и сбежать. Как? Может, на сытый желудок и мысли здравые в голову придут.
Оторвав на удивление мощным движением - и откуда только силы взялись? - целое крыло птицы, котёнок оттащил его в тень, присев рядом с раненой. Тут мяса хватит им двоим. Холодок постарался отогнать осуждающую мысль, что теперь, когда они рядом, другие котята не решатся отобрать у него кусок - этой страдалицы ещё несколько дней будут избегать, как чумной, раз она привлекла внимание тюремщиков. Поэтому положение очень удобное. Но он делится добычей вовсе не поэтому. Отнюдь. Конечно же нет.
- Жри быстрее, не пялься на них, - едва слышно прошипел альбинос сквозь стиснутые челюсти, так, что кошечка едва услышала, а остальные и подавно нет. - Ешь, или погибнешь. Понимаешь? - и впился зубами в жилистое мясо.
Немного помедлив, девочка присоединилась.

Теперь так больно будет всегда? Больно и холодно. Ей казалось, что да. Казалось, что их пленение вряд ли закончится когда-либо, они так на всю отмеренную (и, видимо, недолгую) жизнь и останутся узниками этой пещеры, боли от побоев, и тех, кто их наносит - этих котов, поклоняющихся кровожадному божеству. Они будут сидеть в этом ущелье, жаться к друг другу от холода и страха, наблюдая, как их уводят одного за другим и больше никогда не возвращают. Пока всех до последнего котенка не принесут в жертву во славу этого бога. Сектанты величали его с заглавной буквы «Б», это было слышно в из голосах, видно в маниакальном блеске восхищенных глаз, но Кремка отказывалась его так называть. Она не выражала свой протест открыто, боясь новых ударов (как оказалось, избежать их не получилось, хотя она так старалась обмануть судьбу), но про себя, в своих мыслях она называла его богом с маленькой буквы. Недостойным уважения.
И, окутанная этими мыслями, она вдруг поняла, почему Катарсис передумал её убивать. Дело в том, что он как-раз-таки не передумывал - он все также желает её смерти, желает увидеть, как жизнь вытекает из нее последними каплями крови. Но не здесь. Не сейчас. А там, где они ему поклоняются. И чуть попозже. Пусть промаринуется в собственном ужасе и страхе от будущего, от завтрашнего дня, пропитается той безысходностью, что парит в воздухе их сырой пещерки - и только тогда её подадут ему, готовую, пытающуюся утолить его неутолимый голод. Тогда почему бы не сдаться? Она продолжала бороться, вцепившись в жизнь зубами и когтями, потому что хотела жить. Но, раз её все равно убьет, почему бы не умереть раньше? Раньше, чем они запланировали её смерть. Потому что все, что они могли сейчас выбирать - время их смерти.
Она почувствовала шершавый язык на своем лбу, один из узников-котят оказался рядом. Кремка бы посмотрела, кто, но у нее пока не было сил открыть глаза. Она не знала, в какой момент вернулась от бессознательного состояния (Или вообще туда не подала? Может, ей просто показалось?), но двигаться пока еще не было желания.
— Не бойся, ничего не бойся, — сложно верить в его слова, когда она чувствовала запах его страха, окутанный металлическим ароматом крови - её собственной крови. Девочка быстро научилась распознавать их, её теперешних спутников, — Мы выберемся отсюда. Обязательно выберемся, я тебе обещаю, — не шевельнулась, уже привыкшая к мерной, пульсирующей боли в шее, но почувствовала благодарность к этому котенку, единственному, который подошел к ней, чужачке. Она не знала запахов других племен, но была совершенно уверена, что незнакомец не из Лесного. Может, вообще одиночка или домашний. В любом случае, она была приятно удивлена, что не все в этой пещерке сражаются только сами за себя.
Новый оклик, котенок рядом вздрогнул, но она не пошевелилась, опасно долго игнорируя вошедшего. Может, он решит, что она уже мертва и нет смысла мучить её дальше?
— Встава-ай, давай, мяса кусок, — нет, не решит. Кремка с трудом приоткрыла слипшиеся от крови глаза. Мельком взглянула на пристроившегося рядом котенка, отмечая его белоснежную шерсть, но не задержалась, чтобы рассмотреть подробнее, переведя несчастный, затуманенный от боли взор на Остроуха. Не могла она подняться. Разве её лимит пыток на сегодня не превышен?
Белый малец послушно отошел, видимо, боясь тоже получить, а Кремка обратно закрыла глаза, молясь предкам, чтобы от нее отстали. Хотя бы на сегодня. Ей пора усвоить, чтобы в таком месте, как это, расслабляться нельзя, нельзя отвлекаться, надеяться на лучшее, поворачиваться к противнику спиной. Впрочем, она все равно бы не успела увернуться от тычка, заставившего её вскрикнуть от вспышки боли, врезавшейся в не мозг стальной колючкой. Из раны на шее снова пошла кровь, в нос опять ударил знакомый тяжелый запах, а на языке появился металлический привкус. Алая пелена перед глазами, ухо опалило неприятное горячее дыхание - Остроух зашептал ей веселыми нотками, обещая медленную, мучительную смерть. Чисто теоретически, она и так могла умереть - если не от кровопотери, то от заражения крови (лечить её, видимо, никто не собирался). Хорошо, что о таких заумных терминах Кремка не знала. Потому, гонимая деланием выжить, со стоном, закусив губу, поднялась на лапы. Мир поплыл, она покачнулась, поскальзываясь на собственной крови, но чудом удержала равновесия. А потом, еле волоча лапы, поплелась в сторону уже построенной кривоватой шеренги, вставая в её ближайший конец. Какое-то время сектант с наслаждением издевался над ними, заставляя выполнять разнообразные команды. Если кто ошибался, того, естественно, хорошенько наказывали за тугодумство. Кремка выполняла приказы Остроуха как в трансе, каждый раз напоминая себе, что если она будет просто стоять, то будет еще хуже. Еще одного нападения она не переживет. Бежевая и сейчас-то чудом жива - держится на одной только силе воли.
К счастью, коту это быстро надоело. Он распустил шеренгу и, развернувшись, куда-то направился. Увидев возможность, синеглазая тяжело уползла обратно, подальше в тень, где её не будет так сильно заметно, там улеглась на холодный пол и, тяжело дыша, растворилась в своей боли, с трудом загоняя слезы обратно. Что-то подсказывало ей, что за слабость последует очередное наказание.
За Остроухом пришла Прохлада. Они сегодня популярны. К счастью, та вроде не собиралась ничего с ними делать - даже наоборот, она принесла еду. Есть Кремке хотелось. А птица, даже такая залежавшаяся, почти без перьев и, скорее всего, неприятно холодная пахла для нее как свежепойманная добыча - умопомрачительно вкусно. Но сил добраться до еды не было, каждый шаг давался ей с трудом, рана, повторно разодранная от тычка Остроуха, продолжала понемногу кровоточить, но, когда она лежала, не двигаясь, постепенно переставала. Поэтому она даже не пошевелилась, лишь проводя усталым, голодным взглядом упавшую птичью тушку.
— И эту накормите тоже, чтобы не сдохла раньше времени, — вновь прикрыла глаза. Никто не подойдет к ней. Она уже успела уяснить, что тут каждый сам за себя. А каждый, кто проявит к ней хоть каплю симпатии, тут же обратит на себя внимание сектантов – особенно Катарсиса. А присоединиться к ней желающих нет. Да и к тому же, какой идиот согласится делиться едой с той, судьба которой и без того решена?
Идиот, как оказалось, нашелся. Перед носом что-то шлепнулось, в носу защипало от запаха еды, синие глаза удивлённо распахнулись - тот самый белоснежный котенок, пытавшийся подбодрить её совсем недавно. На нее сверху смотрели его алые, как её кровь, глаза. Если бы она не была уже так напугана, она бы испугалась опять. Незнакомец отвернулся, наклонился к добыче - Кремка не шевельнулась. И тогда он, стиснув зубы, тихо зашептал:
— Жри быстрее, не пялься на них, — на них? Все её внимание сейчас было обращено на него. На его тонкие уши с просвечивающей шерстью и, что еще страшнее, просвечивающей кожей, под которой Лесная могла видеть линии его капилляров и сосудов, — Ешь, или погибнешь. Понимаешь? — это была правда. Но она не могла отделаться от мысли, что их тюремщики не зря похитили его - из такого как он вышел бы устрашающий сектант. Но, в тоже время, он был добр к ней. Он делился с ней едой, успокаивал ее. Он не такой как они. И Кремка была ему за это безмерно благодарна. Поэтому, вспомнив материнские наставления, что судить о котах надо не по внешности, а по их поступкам, потому что первую они не выбирали, девочка тяжело поднялась, морщась от уже резкой боли, и присоединилась к уже обедавшему, голодно вцепляясь в птичью тушку. Есть было больно. Говорить – тоже. Но она все же, с трудом проглотив первый сухой, холодный кусок крыла, тихо прошептала ему почти в самое ухо, когда наклонялась за новой порцией – так, чтобы не обращать на себя внимания:
— Спасибо. Я не хочу погибать.