«Бремя целителя»
Лиственная Звезда говорила ласково и тихо, её голос лился патокой — елейной, она текла медом по устам и проникала в самые уши, дурманя разум сладостными речами. Именно в такие моменты Синица понимала, почему племя любило предводительницу; она и сама любила эту серенькую кошечку с белой грудкой. Быть может, за её почти котячью наивность в близких кругах, а, быть может, за мягкость и за то, что она до сих пор не знала о главной тайне целительницы. Синица отмахнулась от плохих мыслей и наложила кашицу из трав на глубокую рану предводительницы. Та зашипела, поморщилась от боли, но не дернулась, позволяя закрепить мазь паутиной.

— Спасибо, дорогуша, — проворковала кошка, касаясь пушистом хвостом плеча подруги и, прихрамывая, направилась к выходу из палатки, касаясь головой цепких рук густого цветущего папоротника.

— Будь аккуратнее, ради Звездного племени, — со вздохом произнесла целительница, провожая взглядом хромающую кошку. Ранения Лиственной Звезды были глубоки — Синица меняла повязки два раза в день, но раны не спешили затягиваться; шанс нагноения был высок, и кошка опасалась осложнений — при мысли об этом сердце болезненно щемило. Плохие мысли обволакивали туманом — плотным, непроглядным, удушающий, сквозь который и луч солнца не проникнет. Синица нужна была Лиственной Звезде. И как подруга, и как целительница.

А еще Синица нужна была своим детям.

Она вдыхает глубоко, откладывает травы в сторону, и направляется к выходу, чувствуя на собственной шкуре прикосновения когтей папоротника, которые никогда так сильно не задевали её, как сейчас. Солнце ослепляет — ярко, и Синица пару раз моргает, прежде чем поднять взгляд; спину ласкают теплые лучи.

Лагерь кипел, жил собственной жизнью. Сезон Юных Деревьев нес с собой дичь, которая, казалось бы, сама прыгала в цепкие когти охотников, новых разгоряченных оруженосцев, чья кровь кипела и пела, что рвались показать себя в битвах, и на охоте, новых мудрых и спокойных воителей, которые прекрасно знали свое место, являясь важнейшими шестеренками в механизме единого организма, коим являлось Речное племя.

Синица любит весну, от неё тянет травами, цветками липы, свежей рыбой и новой жизнью.

Она стоит подле детской, переминается с ноги на ногу, не осмеливаясь сделать шаг; тянет молоком, слышится тоненький писк котят, и кошка больше не мнется — она, вдохнув полной грудью, смело шагает в кусты, чувствуя шерстью тепло чужих тел и слышит тихий чих из моховой подстилки, в которой, свернувшись клубком, устроилась белоснежная кошка, обвив хвостом пищащие комочки.

— Лепесток, — нежно выдохнула Синица, подходя к подруге, однако почти мгновенно отшатнулась, стоило ей увидеть злое выражение лица и поднятый загривок; белая кошка, подтолкнув носом котят, выгнала их из уютного гнезда и те, откатились клубком на пару шагов.

— Я так больше не могу! — гневно зашипела Лепесток, понизив голос до шепота, наблюдая за двумя комочками, что копошились чуть поодаль. — Они твои дети, Синица, не мои! Я не могу больше в открытую лгать племени, обманывать Заката и нести твоё бремя, милая.

Целительница, не ожидая такого, болезненно вздрогнула, словно от удара, и плюхнулась на пол, чувствуя жгучую боль и подступающую к горлу обиду. Хотелось плакать и умолять, но на периферии сознания скользила гадкая мысль о том, что верная подруга была права — и подставлять ее еще больше Синица не имела права.

— Пожалуйста, — жалко мяукнула та.

— Ох, дорогая, я помогала тебе целую луну, но ты ведь и сама прекрасно понимаешь, что так продолжаться больше не может — ты боишься за них, не лги себе. Ты целительница от кончиков ушек до самой последней шерстинки хвоста. Я это вижу, я это знаю. И понимаю, что ты пытаешься разрываться между племенем и котятами. Прекрати. Это не обернется ничем хорошим ни для тебя, ни для племени, и уж тем более не для твоих детей.

— И что же ты мне предлагаешь?

— Я помогу тебе в последний раз, но ты будешь обязана отдать их Циклону. Он сможет о них позаботиться лучше, чем я и ты вместе взятые.

Лепесток была права, и Синица ничего не могла сказать ей — она кивнула, чувствуя, как внутри вместо цветущей весны воцаряется леденящая зима.

Она отчаялась спустя несколько дней — Лепесток не давила, но по взгляду янтарных глаз можно было понять, что её терпение стремительно иссякает. Синица ощущала внутри странную пустоту, когда она, спустя пару восходов солнца, продвигалась в утренних сумерках к ручью, что отделял их от племени Теней. Трава щекотала ей брюхо, а под лапами неприятно чавкала грязь, хоть кошка и пыталась ступать максимально аккуратно и тихо — заметь её кто-нибудь еще, и узнай об этом Лиственная Звезда, ей не поздоровится. Где-то на горизонте дребезжала линия рассвета, падая малиновым светом на морду и рассекая невидимыми клинками тени; вдали ухнула сова, потянуло тиной, и послышался тонкий писк, почти сразу заглушенный осторожным шипением.

Лепесток никогда не подводила.

Она сдержала обещание — привела котят и, смотря внимательным взглядом едва различимых в занимающихся сумерках, глаз, медленно кивнула, будто говоря, что Синицы делает верный выбор и верный шаг. Но целительнице так не казалось — у нее сердце болело, и на глазах всякий раз выступала предательская влага, стоило ей взглянуть на собственных котят.

— Ты поступаешь правильно.

Мяукнула Лепесток и в последний раз провела шершавым языком по макушке одного из малышей; окинула взглядом окрестности, заметив в кустах по ту сторону аметистовое пламя, и в два прыжка скрылась из виду, юркой рыбкой нырнув в камышовые заросли. Синица, глубоко вздохнув, аккуратно взяла за загривок сонных котят и с кровоточащим сердцем вступила в воду. Переплыв реку, держа голову высоко, на негнущихся ногах вступила на противоположный берег и заметила на себе внимательный взгляд, от которого до сих пор каждый раз замирало все внутри и хотелось плакать от счастья, но сейчас она была готова разреветься от всей той боли и печали, что переполняли ее.

— Синица, — прошептал Циклон, подойди ближе и ткнувшись влажным носом в ее макушку, замурлыкал от переполнявших чувств; скосил глаза и обдал горячим дыханием пытающихся вырваться из хватки детей. — Они похожи на тебя. Но зачем…

Синица резко мотнула головой, заставляя кота замолчать на полуслове, но, тут же опомнившись, извиняющее сморщилась, и аккуратно положила котят на землю — те, сонно хлопая глазами, беззвучно мяукали.

— Я не могу так, милый. Не могу больше разрываться между племенем и детьми. Когда я с ними, то боюсь, что кто-нибудь умрет, а когда я с соплеменниками, то боюсь, что умрут котята. Я целитель и мое бремя – лечить своё племя, однако я не могу полностью отдавать себя целительству, когда понимаю, что нужна котятам… что нужна тебе, — у нее голос срывается, звучит с надрывом, в нем океан боли и личная вселенная слез, и Циклон понимает все без дальнейших слов — он молчит, и лишь вздыхает тяжело. У них все внутри стремительно рвалось, переворачивалось, уничтожая на корню все то, что возводилось многие годы — уничтожая всю эту любовь, что витала в воздухе между котами. Было больно, тошно, слова ядом выжигали душу, клеймили, и ранило не хуже когтей, не хуже огня и были гораздо болезненней, чем пережить тысячи кровопролитных воин. Внутри все рвалось, обрывались те тонкие ниточки, что связывали их племена, что связывали именно их; талая вода в душе обернулась колючим льдом, больно впивающимся с сердце.

Больно.

— Мы больше не увидимся, — даже не вопрос, констатация факта. И Синица не отвечает, лишь смотрит в потухшие очи, а после отводит взгляд, касается теплой мордой своих детей и горячо, слишком сипло, на грани сорванных голосовых связок, шепнула им:

— прощайте.

Вновь обернулась к реке, стараясь заглушить в себе все чувства — не обращать внимания на писк, не слышать собственного сердцебиения и не думать о том, что будет после. Потому что «после» для нее не будет — она сдается, не в силах запомнить рвущую на клочья реальность, сквозившую болью. Она вечно будет воссоздавать в памяти светлые моменты, жить в мечтах и воспоминаниях, отрицая любую боль; у кромки воды ее окликают, но Синица даже не дергается — закрывает глаза, стирая из памяти последние минуты, въевшиеся в сердце, и шагает вперед с разорванной душой.

У самого лагеря племени она хочет дать волю чувствам, но ее настигает группа взволнованных котов и Синица с омерзением к себе отмечает, что снова внутри что-то колет от боли и ком подкатывает к горлу. Она ничего не успевает спросить, как кто-то шепчет надрывное:

— Пожалуйста, быстрее. У Лиственной Звезды загноились раны!

У Синицы сердце пропускает удар, замирает в ноющей пытке, и она спешит в пещеру предводительницы, забегая по пути в свою палатку, чтобы прихватить нужные травы. Она оказывается подле подруги в мгновенье ока и чувствует тот удушающий запах смерти, витающий воздухом и висящий в сводчатой пещере роковыми тучами.

Синица боролась за жизнь, но Лиственная Звезда все равно её потеряла.

Она выходит к соплеменникам и качает головой, когда понимает, что все кончено. И коты понимают без слов. У предводительницы в запасе еще три жизни, но её верная подруга посмела подвести всех. Даже саму себя.

Лепесток шепчет в пустоту:

— Твои котята ни к чему хорошему тебя не привели.

Синица ненавидит весну — от неё тянет противными травами, удушающими цветками липы, тухлой рыбой и прожженными жизнями.

Ноша целителя тяжела, их пусть — тернист. Они обязаны заботиться о каждом коте племени, независимо от его возраста, пола и должности. Они встречают нас в этом мире и провожают в путь последний. Мы обязаны целителям многим, в том числе, и своими жизнями. Так относитесь к ним с таким уважением, с каким бы почитали мать свою, отца, или брата с сестрой. Целители — наша семья, а мы — их нареченные дети.

© Шепчущий Вереск