Стоишь на берегу и чувствуешь солёный запах ветра, что веет с моря. И веришь, что свободен ты, и жизнь лишь началась.
правила список племен гостевая шаблон анкеты текущий сюжет занятые цепи имён
новые земли, новые традиции, новая жизнь каноничных кв
АкцииМагазин персонажейСвободные цепи
Рейтинг форумов Forum-top.ru
ролевая закрыта

продолжаем игру туть cw. истоки

Как обычно, моя палатка с краю! Ничего не начнут делать, пока их собственных сыновей и дочерей не похитят неизвестно куда! А что, если их там убивают? Или калечат? Может там вообще каннибалы какие-нибудь, дикари! Поняв, что Совет окончен, Буря упала духом, так же видя, как предводительница ее племени, по совместительству её дочь, ничего не смогла сделать. Она опустила голову, и ее глаза пылали жаждой набить кому-нибудь морду. Она озлобленно потащилась в лагерь, раскидывая ветки и листья на своём пути!
(с) Огненная Буря

Что это за помутнение?
Нет, это точно была не давящая атмосфера.
И точно не рыжий комок меха, что называл себя его предводительницей.
А, может?..
В этот момент Лиса Пламенного Заката, словно заслышав мысли пестрого исполина, мгновенно развернулась на месте и оказалась нос к носу с Быстрокрылым Журавлем, который едва выдохнуть успел.
Слишком близко.
Этот запах, который каждый раз появляется и исчезает настолько молниеносно, насколько вообще возможно.
Слишком близко.
Держаться было невозможно сложно.
Какой сезон сейчас? А время суток? Совет же был только что? А время... Должно быть ночь! Да, точно, ночь.
(с) Быстрокрылый Журавль

— Может, пока никого нет, чаек половим? — один другого лучше, хромой и глухой, но точно будет весело!
(с) Морозный Склон

— Серый кот? Предвестник...эээ... Как его там? Предвестник Волчьей Песни? Ой, опять не так... Предвестник Далёкой Волчьей Песни? Опять не так... — Стрекоза не переставала говорить. Что за болтушка?
(с) Ураганчик

Эмоции прекрасны, да и давно бы уже разорвали пятнистую изнутри, если бы она попыталась спрятать их от окружающих. Шум Дождя — огонь, свободная от чьих-либо указаний стихия, разрушительная и величественная. Пламя нельзя пытаться приручить, но можно попробовать стать его другом, наставником, тем, к кому он может прийти и высказаться.
(с) Шум Дождя

— Здесь, на земле, нет любви. Что такое любовь? Любовь — пустой звук. И я не умею любить, но я умею желать. Так, как желают иметь добрую еду, чистую воду, сухую подстилку и место, где можно переночевать. Знаешь, чего еще желаю я? Я желаю видеть свою семью целой и невредимой. Ты моя семья, сестра моя семья. И связь между нами хрупкая, но она держится до тех пор, пока Владыка считает нужным.
(с) Глинтвейн

— КОГТИШКА! ДАВНО НЕ ВИДЕЛИСЬ! КАК ЖЕ Я ТЕБЕ РАД! — в том же тоне проорал Рогатик, надрывая связки и тяжело дыша. С дерева упало ещё несколько листьев. — ДА Я ТУТ УЖЕ ПОЧТИ ДО ВОЕВОДЫ ДОЗРЕЛ!
(с) Бычок

— РОГАТИК! ТЫ ЧТО ТУТ ДЕЛАЕШЬ? — Заорал Когтишка, вставая передними лапами на ствол дерева. "Может дерево потрясти и он упадет? Совсем как яблоко!" — ТЫ ТАМ ЧТО, ДОЗРЕВАЕШЬ ДО ОРУЖЕНОСЦА?
(с) Когтишка

— Тебе, э... Лиса Пленённая За Кота, — племенные имена давались ему плохо. — Тебе я разрешаю нести Когтя, так и быть. Я пойду рядом и будут следить, чтобы ни ты, ни Быстро... Крытый... Быстрокрылый Журавль не ранили его. Ведите нас к своему дому. Коготь должен жить.
(с) Штормик

— Малыш, ты отцом ошибся, — ровный, но чуточку грубый голос. Был ли он холодным и отчуждённым? Ты не знал, да и обращать внимание на интонацию не хотел: в тебе кипела злость; и видят предки, что крайне сложно контролировать себя. — Метнись кабанчиком назад в лагерь и поищи свободные уши там.
(с) Жалящий Шершень

— Засунь свои племена знаешь куда? — не отступил кот, приметив, как кошка глянула на выпотрошенного зайчишку.
(c) Глухой Тупик
— Нет, куда? — спросила кошечка, склонив голову на бок и смотря прямо на воителя.
(с) Пёстрая Шубка

Первая мысль Рогатика была — "кролик!" — и он сразу навострил ушки, а хвост его поднялся трубой. Но, так как ловить кроликов Рогатик не умел, он воспользовался точно такой же тактикой, какой всегда пользовался в играх с котятами: просто побежал вперёд, раззявив пасть.
(с) Бычок

Жадно впившись зубами в тёплое благоухающее тельце, воитель скосил глаза на Лису Пламенного Заката и Быстрокрылого Журавля, которые привели с собой двоих незнакомых котят-подростков.
«Интерееесно. Исчезли куда-то после Совета вдвоём, а вернулись уже с котятами. Быстро они».
(с) Кленовый Лист

— Не стесняйся, братишка, — хмыкнул охотник, — Я тебе покушать принес, угощайся.
(с) Глухой Тупик

Глядеть на сломленную Лису было больнее всего. Клёну мучительно захотелось подойти к ней, сказать какие-нибудь утешающие слова — уж он бы придумал, какие, — но от предводительницы не отходили глашатай и целительница племени.
Может быть, потом, в лагере...
— Ничего ещё не кончено, Лиса Пламенного Заката, — тихо проронил Лист, глядя сквозь толпу на сломленную фигуру рыжей кошки; но вот прошло мгновение слабости, и та вновь расправила плечи, вернув свой привычный властный облик. — У тебя потрясающая сестра, Лепесток. Тебе есть на кого ровняться.
(с) Кленовый Лист

"Я готова встретить тебя, бушующее море. И всегда была готова..."
(с) Жало Скорпиона

Позволив Тупику подойти ближе, Могильщик с улыбкой оглядел его разодранного, окровавленного зайца. Учитывая то, как неаккуратно охотник убил свою жертву, съесть этого зайца стоило как можно быстрее. Выглядела распотрошенная дичь впечатляюще. — Ты умница, Глухой Тупик, — похвалил он брата, сгребая дичь в лапу и одним броском закидывая на верхушку общей кучи. — Я поем... возможно, попозже. Сначала отнесу этого зайца королевам. Будь уверен, они сразу же пожалеют, что растят котят не от тебя.
(с) Жук Могильщик

— Прошу вас ещё внимания, помимо скорбных вестей есть и радостные. Мы всегда были сильны духом и едины, нас закалил суровый ветер и солёные брызги, наше племя должно жить дальше даже после потери достойных и молодых. Только наша непоколебимость и общность помогает нам оставаться племенем Шторма, только наша суровая сила даёт нам победу в бою.
(с) Предвестник Далёкой Бури

У Вас отключён javascript.
В данном режиме, отображение ресурса
браузером не поддерживается
У Вас отключён javascript.
В данном режиме, отображение ресурса
браузером не поддерживается

Коты - Воители. Легенды моря

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Коты - Воители. Легенды моря » Горы » Ущелье


Ущелье

Сообщений 171 страница 180 из 192

1

http://sh.uploads.ru/TBEdR.jpg

В этом небольшом ущелье сектанты держат пленных котят. За вход днем и ночью пристально следят, чтобы котята даже не думали сбежать. Внутри ущелья довольно просторно.

+1

171

– Пока держусь – благодаря тебе. А ты? – также тихо шепчет в ответ Кремка.
Её тёплое дыхание касается розовато-белого уха, и то непроизвольно подёргивается. Холодок смущён – вся эта ситуация смущает его. Кто бы сказал ему две луны назад, что он будет шептаться с девчонкой? Он бы накрутил этому шутнику хвост и оборвал уши!
Впрочем, Холодок был не из тех, кто вообще станет с кем-либо шептаться. Однако в экстремальной ситуации каждый из нас раскрывается по-новому – даже для себя.
– Нормально, – буркнул, дёрнув плечом, ощущая мучительную неловкость.
Но ведь и вправду нормально. Холодок до сих пор был одним из немногих, кому пока что – делая акцент на пока что – везло. Его почти не истязали, почти не мучили. Его почти не замечали. И это при том, что он буквально светится в темноте своей белой шерстью.
Холодок не переставал испытывать какое-то ощущение нереальности происходящего. Он смотрел как бы со стороны; наблюдал, как приходят и уходят сектанты, как приносят новых котят, как старые исчезают – иногда бесследно. Как особо буйных нещадно бьют, выбивая из них крупицы воли. Наблюдал молча, не вмешиваясь. Единственный раз вмешался – тогда, с Кремкой. Сильно рисковал. Мог потерять всё, но – гляди-ка! – не потерял, а даже кое-что приобрёл.
Друга.
Кремка затравленно глядит вслед Корице, а Холодок смотрит на неё, ощущая некоторый стыд за то, что не принимает всё так же близко к сердцу, как она. Она, пережившая боли и страха больше, чем он. Если Марь не вернётся, Холодок будет горевать – но совсем недолго. Кремка же, должно быть, сопереживает потому, что в полной мере знает, каково это. Со стороны всё совсем не так. Смотреть на это страшно. Но... Холодок на миг постарался представить, как Катарсис вжимает его в землю и вонзает зубы ему в горло. Острые длинные зубы, которыми коты обычно с лёгкостью разрывают глотку добыче. Вонзает ему в глотку, сквозь шкуру, прямо в плоть, пуская кровь. И вместе с кровью постепенно вытекает жизнь... Лапы холодеют, а вокруг всем всё равно.
Холодку мучительно захотелось зарыться носом в мягкую шёрстку подруги, и он не без труда поборол в себе это желание – мальчишеская гордость ну никак не позволяла.
Вместо этого просто глядит на неё и ловит недоумевающий взгляд, обращённый к Полыни. Слишком тактичная, чтобы спросить. Желая отвлечь её и, самое главное, себя от леденящего ужаса, Холодок тихо начал объяснять.
– Эта бежевая кошка с тёмными лапками – она тоже из племени Шторма, как и я. Я... я её узнал, уже давно. Но она, кажется, меня не узнала. Мы не поговорили.
Кремка смотрит на него, она ещё не понимает. Холодок терпеливо произносит:
– Она с ними, – и замолкает, давая как следует вникнуть в то, что сказал. – Я не знаю, почему. Она такая же, как я. Но почему-то не пленница. Я... не знаю, почему, – повторяет, а внутри всё неприятно сжимается. – Как она может быть плохой? Чем они так промыли ей мозги?
Понятно, что Кремка не сможет ничего ответить, да и вопрос этот скорее риторический. Холодок прижимает уши и понижает голос ещё, переходя на свистящий шёпот.
– Послушай, а что если... они и с нами что-то такое... ну, сделают? Вдруг мы тоже забудем, кто мы есть? Тоже станем плохими? – Холодок так близко наклоняется к кошечке, что их усы соприкасаются; ярко-алые глаза затравленно впиваются в нежно-голубые, ища не ответа... утешения.

+3

172

– Нормально, – смущенно-отрывисто и недовольно – Холодок бурчит куда-то себе в усы, воротит нос и пренебрежительно дергает плечом, всем своим видом показывая, что тема разговора его совершенно не интересует – а Кремка и не настаивает, разглядывая его затылок и продолжая тепло улыбаться. Она думает о том, что именно сейчас, нахохлившийся от неловкости на манер недовольного птенца, альбинос своим поведением так напоминает ей по-родному капризного Пенного, оставленного так далеко и, кажется, совсем в прошлой жизни. Он также резко замыкается, вновь покрываясь своей, видимо, давно привычной броней из белесой слоновой кости, крепко-накрепко запечатывающей душу в клетку без щелей, не подпускающей никого ближе вытянутой лапы, будто он хранит внутри хрустальную чащу и боится, что её разобьют, расплескают содержимое – и он уже никогда не наполнит её вновь.
Кремка вздыхает про себя – воспоминания о брате не приносят ей ожидаемого счастья и успокоения, как то было раньше, когда она, коротая жуткие бессонные ночи в кромешной темноте, вместо измученных узников представляя его и их сестру, привычно сопящих у неё под боком – бежевая в какой раз пытается воображением нарисовать их мордочки, цвет их шерсти, расположение светло-рыжих пятен по их телам, но милый сердцу образ распадается на части, просачивается в пустоту забвения, будто песок сквозь пальцы, расплывается в памяти – юнице уже кажется, что она вскоре и вовсе их забудет, поменяв кошмар и реальность местами, словно страшным сном была жизнь в племени, а не то, что происходит с ней прямо сейчас.
«Еще увидимся!»
Она спрашивает себя, будто распаляя собственное отчаянье, сколько раз в этой пещере эхом отдавалась это обещание и сколько раз не выполнялось – не по воле навсегда ушедшего, но потому, что их жизнями, будто жизнью уже пойманной дичи, управляли фанатики, любившие с едой поиграть, любившие в свежей крови привкус смертельного ужаса, высасывать надежду через соломинку, наблюдая, как жизнь из них, ещё способных едва держаться на лапах, вытекала по каплям, как они истончались на глазах, умирая медленно – потому что в чем веселье быстрой смерти?
– Эта бежевая кошка... – отрывается от еды и своих мрачных раздумий, приятно удивленная тем, что Холодок самостоятельно решил с ней поделиться, – ... из племени Шторма, как и я... она, кажется, меня не узнала. Мы не поговорили, – радость от первых слов друга постепенно сменяется удивлением, недоуменным наклоном головы и беспокойством – сама Кремка была буквально осчастливлена появлением знакомой неловкой мордочки, пусть они с Медвежонком не особо тесно общались до похищения – и, чего уж греха таить, вряд ли бы начали, если бы ни оно.
«Неужели в племени Шторма у Холодка все куда хуже?»
«Его избегают? Гнобят?»
– Она с ними, – чуть нахмурилась из-за контраста мыслей и реальности, не сразу осознав, кого он имеет в виду – не допуская даже мысли, что кто-то из племенных может принадлежать к сектантам и верить в их Ложного Бога. Потому у Кремки нет ответов на вопросы Холодка, ведь они, хором с его словами, всплывали и у неё в голове – она отказывалась верить в то, что он говорил, но при этом понимала, что у альбиноса не было повода врать.
«Разве так бывает?»
Она глядит на с виду такую нежную, буро-кремовую кошечку, будто потерянную среди этих пленников и сама так легко с ними схожая – неужели эта юница сама не ощущает ужаса ситуации, неужели может спокойно смотреть в морды знакомых котов прямо перед тем, как те получат очередное излишне суровое наказание за любое возражение, рассчитанное за дерзость. Неужели сможет, не моргнув глазом, толкнуть кого-то из уже бывших соплеменников, с которыми, возможно, возилась на поляне, пока королевы-матери выходили размять лапы – сможет толкнуть их в пропасть, не зажимая ушей от высоких криков?
– Послушай, – с трудом отрывается от перебежчицы, все также пораженно и неверяще глядя на нового друга, – а что если... они и с нами что-то такое... ну, сделают? – чуть хмурится отчасти от того, что не до конца понимает, о чем он спрашивает, от части от того, что боится действительно понять. – Вдруг мы тоже забудем, кто мы есть? – Кремка удивленно-недовольно поднимает брови, но видит, с каким страхом и безнадежностью Холодок задает ей этот вопрос – видит поднимающиеся волны безысходного ужаса в чужих глазах и понимает, что, если сейчас поддастся, то он и её затопит, и себя на дно затянет, погубит обоих – а бежевая хочет домой, хочет ещё раз увидеть отца, семью, родное племя. Хочет выжить.
– Тоже... – незаметно набирает в легкие воздуха через ноздри, будто готовясь нырнуть, – ...станем плохими? – удар плашмя о воду, Кремка стискивает челюсти – так сильно, что, кажется, на язык закрошится эмаль – напрягая разом все мышцы, судорожным, неожиданно грубым движением ломая пушистый хвост, замирает каменным изваянием и буквально физически ощущает, как давит на неё отчаянье Холодка, ядовитым морем плескающееся на дне рубиновых глаз. Она чувствует, как хочется перестать бороться, колошматя лапами против течения, дать утащить себя в водоворот безумия и там утопить, залить ей легкие жидким ужасом, сжимая сердце реберной клеткой, не оставляя и шанса даже на заключительный вдох – она знает, что всегда может просто сдаться.
И знает, что, утонув, мертвым грузом промокшей от страха шерсти потянет ко дну и Холодка.
Этого Кремка допустить не может. И потому она, отчего-то разозлившись на свою слабость, из последних сил хватается зубами за тот стержень, словно ощущаемый вдоль позвоночника, что жестким металлом держит её сознание в пусть шатком, но равновесии – она и не знала, что может так, но теперь не намерена его отпускать.
– Нет, не станем, – звон железа - оно не потерпит возражений. Лесная будто слышит свой голос со стороны, гадая, куда делись привычные уступчивые, мягкие нотки и не верит, что все это время так умела. – Не станем и не забудем. Я помню, кто ты, Холодок, и готова напоминать – единственный котенок здесь, которому было не наплевать. Правда думаешь, это ничего не значит? – Кремка чувствовала его усы на своей мордочке, но не отодвинулась, испугавшись потерять неожиданный запал, решив просто выкинуть все мысли из головы на пару секунд, чтобы смущение не заставило её замолчать на полуслове. – Никто не сможет сделать тебя «плохим», пока ты сам этого не захочешь – а ты уже сделал свой выбор, когда спас меня. И это всегда будет только твоим выбором. Не их, – раненное горло саднило из-за перенапряжения – казалось, начавшая стягиваться рана вновь открылась – но она договорила мысль до конца, хотя и не знала, что ждал от неё альбинос, и не думала об этом совершенно, вдруг ополчившись на саму эту мысль, что он вдруг, ни с того ни с сего, переметнется к врагу, измывавшемуся над ним целые луны.

Отредактировано Кремка (2019-02-23 23:06:19)

+3

173

Скованная, оплетенная своими мыслями, но все еще живая, она вслушивается в шепот котят, прерываемый лязганьем зубов Сектантов. Полынь не боится – это всего лишь сон, тот самый сон, куда ее привел Делирий. И пусть даже его и Катаклизм рядом нет – Полынь прекрасно чувствует, что ей ничего не угрожает. Её защищают, пусть издалека, но, все же спасут в любой ситуации. Яркое перышко под ее лапками переливается от едва-едва проступающего света, а морозный воздух, доносящийся откуда-то снаружи не дает усомниться в своем рассудке. Полынь – жива. Она жива, спокойна и спит. Она может проснуться когда угодно, но не хочет – не хочет появляться за пределами приключений, не хочет открывать глаза и видеть недовольный взгляд Ковыля, направленный в ее сторону. Было бы лучше, если бы Ковыль был здесь, если бы защищал ее наравне с Делирием и Катаклизм от чужих взглядов, если бы тоже увидел это яркое перышко, которое подарила некая загадочная птица.
Если бы здесь был Ковыль, то он бы, непременно, сделал что-то.
Но Ковыль был где-то там, в реальности, пока Полынь выбивала себе свое место в сновидениях, не давая усомниться себе в правильности поступков. И именно поэтому, продолжая себя успокаивать, она довольно резко поднялась с места, едва взгляд коснулся взгляда Холодка и неизвестной ей – Полыни – кошечки. Такой нежной, разбитой, как и остальные котята внутри. Как все, но не Полынь.
Шаг за шагом, она неспешно подобралась как можно ближе к Холодку и незнакомке, сжала зубы что есть силы и распушила шерсть, всем видом давая понять – разговор будет неприятный.
- Ты знаешь, Холодок, что больше двух, особенно обсуждающих третьего, говорят громко и вслух? Либо, объясняются перед третьим, в чем, собственно, его проблема, и почему он должен ловить раз за разом на себе чужие взгляды?
Она говорит сдавленно, но не от злости – скорей из-за пера – единственного яркого пятна, украшающего её блеклый запылившийся от камней пещеры, мех.
- Я – не они. То, что я согласна с Делирием, со словами Катаклизм – не значит, что я – они. Где Облака, когда мы застряли здесь, если ты считаешь, что все эти коты не правы? Где та самая защита, о которой нам говорили в племенах? Тебя обманывали, Холодок, на протяжении долгих лун обманывали тебя, и меня, и её, - и делает резкий короткий кивок в сторону незнакомой кошки, - И продолжают обманывать, называя племена – убежищем, выращивая там таких же дубоголовых, как они сами.
Она роняет перышко, но тут же прижимает лапой, не забывая при этом сверлить взглядом соплеменника. Полынь слишком юна, но, тем не менее, после лун рядом с Делирием, научилась рационально мыслить, отдалась полностью в рассудительность, нежели горячность, которой так славится ее племя. И все же, ее норов так схож с норовом Шторма, что, в принципе, было неудивительно – Делирий обладал таким же. Полынь знала это благодаря Катаклизм.
- Я полагаюсь на разум, и посмотри: мы живем, окруженные водой, верим в Облака. Сколько времени прошло? Нам не помогли, Холодок. Потому что им нет до нас дела. Потому что так скажут эфемерные Облака. Но замри – отсюда особо прекрасно слышно – послушай, как бушуют волны – не Морского ли Бога это дело, Холодок? И где те самые Облачные предки, в которых нас призывали верить? Я не хочу умирать, но и не хочу обратно. Только не туда, где меня обманывали на протяжении долгих лун, где мне утверждали о безопасности. Не путай слепую веру в правильность поступков иных котов с рассуждениями относительно наших общих заблуждений.
И, будто бы специально, разворачивается мордой к выходу из пещеры, ловит взглядом бьющиеся в припадке снежинки, слышит шум волн хлестающих остров с такой остервенелостью, будто бы виновником всех неприятностей был этот самый клочок суши.
- Если я не знаю эту кошку, то, вероятней всего, она либо одиночка, либо из соседнего племени. А это значит, что здесь еще несколько котят из разных племен. Сколько на острове таких групп? Три. И ты думаешь, что за столько времени наши родители, предводители, бойцы не смогли обыскать каждый кустик? Наверняка подумали, что мы ушли просто прогуляться и сразу же объявили нас мертвыми. Потому что мы не нужны никому, Холодок. Так почему бы не сделать что-то хорошее за короткую жизнь?

+3

174

Много ли мы знаем про сны? Преподносят они нам радость или горе? Сколько лун проходит в забытье? Случалось ли такое, что реальность искажалась настолько, что ты уже не мог отличить правду от вымысла. Протягивая лапу вперед, ты ощущаешь материю, но стоит лишь отвлечься, как все исчезает, растворяясь в темноте. Сон. Он настиг Банзая слишком быстро, прежде чем тот успел понять происходящее. Слабость в теле после длительного воздержания от голода, ведь дело секты было куда важнее, дала о себе знать. Измученный, он пал, ослаб, но никогда еще не сдавался. Самочувствие ухудшилось. Никто бы и не заметил этого, если бы не Корица. Сектантка, что помогла рыжему подняться на лапы и продолжать дело. Та, что вскоре понесет плоды, о которых неизвестно никому. Прошло длительное время, и Банзай вернулся в строй. Его снова отправляли в дозоры, он стерег пленников и развивал планы Божества, выдуманного в заплесневевших разумах котов. Холодные камни в пещере утеплили мхом, что казалось слишком роскошным, ведь ветер с улицы почти не задувал, а противная сырость, от которой всегда стояла влажность в носу более не беспокоила. Крысохвостый восседал как и прежде на камне, сосредоточенно скользя по стенам пещеры, пожирая взглядом своих собратьев и пленников. За все это время он окреп и даже оброс, на удивление шерстью, поэтому хвост казался уже не таким страшным. Видимо во время болезни, его хорошо накормили. Ожидание казалось мучительным, но запах предстоящей войны все сильнее щекотал ноздри, разжигая внутри пламя любопытства и адреналина. Заточенные до неузнаваемости когти, похожие больше на лезвия от конструкций прямоходящих, нежели кошачьи, полоснули по камню, давая знать, что он находится среди пленников и тем не стоит шептать слишком громко.

+1

175

Окунувшись в забытье с головой, он утоп в нем также, как тонут в болотах невнимательные странники, погрузившись под тяжелую, беспросветную буро-зеленую гладь тишины и темноты, где больше не существуют полуразбитые мечты и сотканные в липкую паутину черные-черные мысли. Соловушка не вспомнит, что ему снилось сегодня — если снилось хоть что-то, — и оттого не проснется с горечью на языке.
                 но это не значит, что пробуждение будет сладким.

Дрожь пробежала по исхудавшему телу — и темнота отступила. Сонно сощурив изумрудные глазки, котик вдернул подбородок и сердито бровки нахмурил, глядя на виновника этого злосчастного шума. Все еще окутанный дремой, юнец не успел осознать, что сейчас происходит. Виденье мира было расплывчато, на тысячи кусочков рассыпанный пазл не успел собраться в единую картину, так и оставшись каким-то изувеченным восприятием. Вот разгалделись, — единственное, что было в его голове.
А потише никак нельзя было, да? — хмуро молвил он, поглядывая на собравшихся близ его уголка, а после отвернулся от всех этих чужих лиц и уткнулся носиком в холодный пол. Три рассвета, ага. Какие еще три рассвета? Три...
                                                                                                                                                                            рассвета.
А после, как водой ледяной облитый, резко поднялся и прижался к брату.
          надо бежать. срочно, пока еще есть время. боги, как его мало!
Вновь подняв взор на тёмного гостя, котик глядел на него уже совсем иначе. И чувствовал, как тело медленно сковывает леденящий животный страх.

+3

176

Холодок не сводит с неё глаз, ему кажется, будто весь мир сжался и сосредоточился только в этих двух горных озёрах чистейшей бирюзовой воды. Он ждёт.
Что он надеется увидеть? А что ожидает? Чего боится увидеть больше всего?
В какой-то момент даже в самом сильном что-то с хрустом ломается внутри, и он падает. На кого ему надеяться в такой момент? Остаются лишь те, кто раньше были слабыми. Те, кто по доброй воле мощнейшим внутренним усилием взваливают, в свою очередь, на плечи ответственность – как бы в благодарность за то, что им позволяли оставаться слабыми всё это время.
И Кремка именно сейчас сделала этот выбор. Он отразился в её взгляде, во всём её облике. Словно под нежной шёрсткой-облачком внезапно проступили жёсткие, невиданные доселе очертания. Что-то новое, что-то новое для него – и новое для неё.
Они смотрят друг другу в глаза, и, кажется, она передаёт ему свою энергию через этот взгляд. Ей даже не обязательно что-то говорить, но её слова падают в воздух тяжёлыми камнями, острыми и твёрдыми, как этот взгляд.
Камнями, на которые можно опереться, поднимаясь с колен.
– Нет, не станем. Не станем и не забудем. Я помню, кто ты, Холодок, и готова напоминать – единственный котенок здесь, которому было не наплевать. Правда думаешь, это ничего не значит?
Котёнок сглотнул, ему казалось, что всё тело обледенело, покрылось толстой коркой – и не пошевелиться, не вздохнуть. Зато внутри растёт что-то большое, что-то горячее и сильное, распирает, готово взорваться.
– Никто не сможет сделать тебя «плохим», пока ты сам этого не захочешь – а ты уже сделал свой выбор, когда спас меня. И это всегда будет только твоим выбором. Не их.
Холодок моргнул, потому что последние несколько минут, похоже, его организм забыл обо всех необходимых непроизвольных рефлексах; глаза заслезились, их защипало – конечно же, оттого, что их долго не смачивали солоноватой жидкостью... вовсе не от чего другого. Он был готов поклясться в этом...
Коротко, но твёрдо кивнул. Пусть знает, что сумела. Пусть понимает. Он поднялся и больше не позволит себе упасть. Для этого не нужно слов, действительно не нужно.
Она всё прочтёт в его глазах, в его прояснившимся взгляде, заразившимся от её некой мятежной искоркой, упрямством, твёрдостью.
«Больше никогда».
Поэтому неслышно подошедшую Полынь Холодок встретил без малейшей слабости, уставился на неё.
«Наконец-то ты соизволила поговорить со мной!»
— Ты знаешь, Холодок, что больше двух, особенно обсуждающих третьего, говорят громко и вслух? Либо, объясняются перед третьим, в чем, собственно, его проблема, и почему он должен ловить раз за разом на себе чужие взгляды? - упрёк в сплетнях не дошёл до слуха альбиноса, так как тот посчитал его сейчас максимально неуместным.
Важно не это, важно то, что он сейчас ей скажет. Какие слова подберёт.
Раньше ему казалось очевидным, что нужно делать – раскрыть тёмную сущность сектантов, в чьи сети попала соплеменница. Теперь же Холодок сомневался, что она не в курсе всего этого кошмара. Что если она готова истязать своих ровесников? Как тогда до неё докричаться?
Но Полынь заговорила сама.
– Я – не они. То, что я согласна с Делирием, со словами Катаклизм – не значит, что я – они.
«Да ты хоть понимаешь, кто – они?» – хотелось крикнуть ей в лицо, но она не переставала говорить.
– Где Облака, когда мы застряли здесь, если ты считаешь, что все эти коты не правы? Где та самая защита, о которой нам говорили в племенах? Тебя обманывали, Холодок, на протяжении долгих лун обманывали тебя, и меня, и её. И продолжают обманывать, называя племена – убежищем, выращивая там таких же дубоголовых, как они сами.
Холодок моргнул, пытаясь понять, причём тут облака, если речь идёт о похищениях и убийствах. Переглянулся с Кремкой, на которую кивнула Полынь. Пожал бы плечами, да только слишком неуместно смотрелся бы сейчас этот жест. Инстинктивно замер, когда они втроём синхронно повели ушами, пытаясь различить в мерном жужжании, создаваемом тихими голосами котят и переговорами сектантов на посту, далёкий шум океана. Холодок не был уверен, что расслышал его, но зато представил очень живо: представил холодные скалы, солёные брызги, свежий морской запах, не имеющий ничего общего с отвратительной кровавой затхлостью, неизменно царящей в пещере. Тоска по дому, которую он сдерживал внутри себя, вырвалась и захватила всё его существо.
«Как же я хочу домой».
Посмотрел на Полынь.
«Почему же ты не хочешь? Как ты можешь рассуждать об их Боге здесь, в этом ужасном месте?»
Единственные, по-настоящему кольнувшие сердце слова, были последними в монологе Полыни.
— ...И ты думаешь, что за столько времени наши родители, предводители, бойцы не смогли обыскать каждый кустик? Наверняка подумали, что мы ушли просто прогуляться и сразу же объявили нас мертвыми. Потому что мы не нужны никому, Холодок.
«Никому не нужен».
___

– Иди отсюда, белобрысый!
– Ты что думал, станешь учеником вроде нас? Да ты боишься даже солнечного света!
– Ой-ой, мои глазки! Мяяяу, помогите мне! Ха!
– Ах, лучше я останусь в пещере и буду воевать с опавшими листьями!
– Ты никому тут не нужен! Даже твоя мама тебя бросила, потому что ты урод!
– А кто твой папа? Домашняя киска? Ты похож на домашнюю киску, белыш!
– Ай, не трогай меня! Он меня оцарапал!
– Ты сумасшедший? Хватит, прекрати!
– Мы всё равно тебя побьём, котёночек!
– Ауч, спасите, он оторвёт мне ухо!
– Давай-давай, беги отсюда! Не догоняй его, он ненормальный.
– Ох, теперь меня не пустят на тренировку и заставят отлёживаться у целительницы! Проклятый белобрысый! Да чтоб он вообще не возвращался!
– Вот именно!

___

А потом – неожиданная встреча, боль, темнота... и в следующее мгновение уже пещера. Эта пещера.
Холодок зажмурился, отгоняя непрошенное видение. Неправда, это всё неправда! Не могут они быть никому не нужны! В племени Шторма были и хорошие коты. Они хорошо к нему относились, они заботились о нём. А Предвестник Далёкой Бури? Он ведь самый благородный кот на всём острове! Он точно попытается разыскать их!
Холодок потряс головой. Нельзя позволять этим мыслям заполнять разум! Они как чёрная плесень, расползаются повсюду и лишают воли к жизни, которую Кремка только что вернула ему.
Полынь неправа, Полынь ошибается! Она не может быть права!
Гнев забурлил в груди, Холодок встал во весь рост, распушив шерсть на загривке, и яростно прошипел, адресуя, впрочем, эту ярость вовсе не соплеменнице – одной из немногих котят, кого он не запомнил мерзкими отравителями собственного существования, – а секте, посмевшей разрушить его жизнь, их жизни.
– Мне плевать на Облака и на их бога, я хочу жить! – рявкнул он, прижимая уши к голове, и добавил, уже немного спокойнее. – Может, ты и права. Может, нас обманывали. Это как сказки на ночь, в которые сначала веришь, а потом понимаешь, что их выдумали, чтобы успокаивать котят. Может, и сами Облака выдумали, чтобы успокаивать всех котов.
Такого богохульства ему ещё не приходилось произносить, но ничего не изменилось – небеса не сверглись на них, коты, укрытые облаками, не спустились оттуда и не набросились на него.
– Я не знаю, реальны ли Облачные предки, реален ли этот... Морской Бог, но сектанты реальны! – альбинос вновь перешёл на высокие тона, его не волновало, услышит ли кто-то из надзирателей – да пусть услышит, Холодок с радостью выцарапает ему глаза. – Они держат нас в плену, они обижают нас! Они хотят нас убить! И постоянно твердят об этом, где были твои уши?! Как ты можешь считать своими друзьями кого-то из них? Они все плохие!
Почему-то взгляд вдруг упал на пёстрое перо, что светилось под тёмной лапкой Полыни. Котёнок остановил на нём взгляд, но ненадолго, снова взглянул в глаза цвета моря.
– Племя Шторма – мой дом, и я хочу вернуться в него, – твёрдо произнёс, расслабляя плечи. – Они – наша настоящая семья. Не идеальная, не всегда дружная. Но они ищут нас, я в этом уверен. Не знаю, почему до сих пор не нашли, и не знаю, найдут ли. Но... ищут, – скрипнул зубами. – А даже если нет, я всё равно не перестану бороться. Я буду пытаться снова и снова. Им меня не сломать.

+4

177

Она никогда не ощущала прежде такого непомерного давления на своих плечах, будто весь мир – или, может, даже чуточку больше – взвалили ей на хребет, ожидая, пока он раскрошится, рассыплется в песок и как прах разнесется ветром, не выдержав ноши, пока подогнуться хрупкие девичьи лапы, не готовые ещё к такой ответственности, слишком рано узнавшие, что значит быть взрослой, чтобы унести с собой в беспроглядно-черным ураганом отчаянья не только её судьбу, потому что только ею было не насытиться. Хотя, может, так оно и обстояло на самом деле.
Что будет, если она сейчас сломается, не выдержит её титановый стержень – или, если он совсем не титановый?
Она не хочет выяснять.
Кремка выдыхает – медленно и будто через силу, слово забыла за мгновения, как это делать – и чуть несвойственно импульсивно, резковато поднимает (в шею неприятно стреляет острой болью, но она, подавив желание, даже не морщится) аккуратный подбородок, не намереваясь отказываться от сказанных ранее слов, не намереваясь идти сейчас на попятную, пока Холодок молчит, сверля её кроваво-алыми глазами. Бежевая глядит в ответ и пытается поймать его мысли в недрах этих странных глаз, вглядываясь в багровую неподвижную темноту за зрачками – но не видит там ничего, будто в озере, дно которого ей никогда не достать, на дне которого светятся причудливые рыбы, растут в вышину каменные колонны и леса – но она ничего из этого не видит.
Ей бы хотелось понять, о чем он думает в те секунды тишины между ними, подсчитывает ли шансы или собирается с силами на решающий шаг, в те секунды, когда Кремка, кажется, может когтями рвать напряженное молчание, вязким туманом между ними повисшее – хотелось бы, но она не может, пока он сам того не позволит, пока он сам не выберется из той брони, слоновой кости, что вокруг себя понастроил, ощериваясь грубыми шипами на каждого, кто рисковал приближаться.
И он позволяет. Холодок раскрывается, разом показывая ей все то, о чем думает на самом деле, и она теперь с такой поразительней легкостью читает его мысли по выражениям всегда однотонных глаз, сейчас наполненных цветом – и не только обыденно-красным. Холодок кивает, одним движением вызывая её улыбку: одновременно облегченную и гордую – не за себя, но за него, нашедшего в себе силы вновь подняться – одновременно усталую и довольную – будто она изначально знала, что у него получится.
И, когда подходит Полынь, Кремка с радостью вновь ставится слабее него, потому что Холодок, перепрыгнув через несколько ступеней, становится куда сильней, чем был буквально пару секунд назад.
- Ты знаешь, Холодок, что больше двух, особенно обсуждающих третьего, говорят громко и вслух? - она почти пристыжена и чуть жмет рыжеватые уши к голове в невольном смущении. Её учили, что хорошие девочки не обсуждают котов за их спинами, что хорошие девочки не распускают слухов и не хихикают в сторонке, презрительно щурясь на проходящих мимо, осуждая тех, кому в глаза в глаза ни разу не глядели, свечу над кем ни разу не держали. Но, с другой стороны, коты – тех, кого всегда имел в виду отец – в свою очередь, не должны измываться лунами над котятами и кормить их промерзшими мышами раз день (это если день выдался удачный), чтобы в конце сбросить их со скалы во славу ложному богу. Да даже если бог истинный – не должны.
Поэтому Кремка не считала себя виноватой. Почти.
— Я – не они. То, что я согласна с Делирием, со словами Катаклизм – не значит, что я – они.
«А кто ты тогда? Ты любо здесь, с нами – либо там, с ними. Ты либо готовишься умереть, либо готовишься убить. И того, что ты согласна с их убеждениями, согласна с жертвоприношением – уже достаточно, чтобы назвать тебя ими».
Кремка удивлена и не понимает, почему Полынь так яро отрицает свою принадлежность к сектантам и оправдывается, будто чувствует свою вину, если они и без того знают, что эти её слова – заведомо ложь?
– Где Облака, когда мы застряли здесь, если ты считаешь, что все эти коты не правы? Где та самая защита, о которой нам говорили в племенах? – Лесная взмахивает хвостом в раздраженном жесте, все сильнее отметая совестливые порывы, поражаясь словам бывшей племенной – неужели надеялась, что Облака будут спускаться к ней каждый раз, когда она занозит лапу? Кремка не знала, что столь ужасное произошло в жизни этой кошки, что та так резко обернулась против собственных предков, но знала, что существуют вещи, с которыми котам придется справляться своими силами, а Облака – те лишь могут направлять и наставлять, показывая более правильный путь, подсказывая порою – но не выбирая за своих детей и не вмешиваясь напрямую в их жизни. Облака не были защитниками в привычном понимании этого слова – они не могли грудью стать против убийцы, но могла направить друзей тебе на помощь. – Тебя обманывали, Холодок, на протяжении долгих лун обманывали тебя, и меня, и её, – бежевая щурится на сектантку на последнем слове – сама говорит о приличиях, которых после не соблюдает. Кремка понимает, что разговаривают не с ней, и молчит, не вмешиваясь в чужой спор, потому что так принято – но предпочла бы, чтобы к ней обращались напрямую, а не так, будто её и рядом-то нет.
Она обвивает хвостом лапы всё туже и качает головой на слова новой знакомой, отказываясь принимать её веру и её сторону. Есть вещи, на которые даже Кремка – которую отец учил понимать чужое мнение и чужие взгляды, учил тому, что взрослые назовут толерантностью – не способна осознать, как можно было дойти до столь чудовищный убеждений. – Но замри – отсюда особо прекрасно слышно – послушай, как бушуют волны – не Морского ли Бога это дело, Холодок? – голубоглазая смотрит в ту же сторону и слышит те же звуки, но может думать лишь о том, как их с Холодком и Медвежонком скинут в эти волны, на эти скалы, потому что так хочет их «Морской Бог».
– Наверняка подумали, что мы ушли просто прогуляться и сразу же объявили нас мертвыми. Потому что мы не нужны никому, Холодок, – Лесная осторожно косится на сидящего рядом друга, прекрасно понимая, что эти слова – лишь для него одного, чтобы задеть, сделать больно, сковырнуть полузажившие струпья. Кремка знает, что это неправда. Кремка знает, что её ищут – ищет отец, ищет мать, ищет брат и даже сестра, с которой они порой не понимали друг друга – Кремка знает, что та тоже ищет её. Ищет Лиса Пламенного Заката, потому что столь благородная кошка, навещавшая их ещё в глубоком детстве, не может не искать их, ищет Быстрокрылый Журавль, потому Лиса не смогла бы выбрать в качестве будущего предводителя кого-то, кто бросит котят умирать. Кремка это знает. Но знает ли Холодок? Знает ли он, что его ищут, что его есть кому искать?
Она не боится, что тот вдруг переметнется на другую сторону – она уже сказала ему это так прямо, как только могоа – но вдруг боится, что тот вновь впадет в то полубезумное отчаянье, из которого бежевая его только что вытянула.
– Мне плевать на Облака и на их бога, я хочу жить! – юница упрекает саму себя в беспочвенном сомнении, но чуть печально хмурится за белоснежным плечом на его слова о предках, одновременно непонятно довольная тем, что альбинос не потерял ещё жажду жить, чтобы после вернуться домой – значит, было к кому возвращаться – и немного огорченная его нетерпеливым разочарованием в небесах. В прочем, несложно подумать, будто их и нет вовсе, когда день за днем видишь лишь один и тот же сырой потолок пещеры для узников, не понимая, когда солнце восходит, а когда садиться. – Может, и сами Облака выдумали, чтобы успокаивать всех котов, – прикрывает глаза, стараясь не думать об этом исходе событий – она знает, что Облака реальны. Она знает, что они следят за своими детьми, что заботятся о них по мере сил, что все это – что происходит с ними сейчас – все это не напрасно, что в конце концов их родителей направят на верный след посеребренный олень или уханье совы, покажет взмах крыла секретный проход или оставленный неосмотрительным богомольцем след. Иначе ради чего все это? Иначе что будет в конце пути?
Ей хочется убедить в этом Холодка, хочется заверить, что, как бы он не страдал и не злословил в сторону небес – что они все равно присмотрят за ним, когда он будет нуждаться в них сильнее всего – будут глядеть через зазор среди мягких облаков и убирать валуны да трескучие сухие ветви с его тернистого пути.
Но она продолжает молчать, плотно сомкнув губы.
– Я не знаю, реальны ли Облачные предки, реален ли этот... Морской Бог, но сектанты реальны! – альбинос переходит на высокие тона, и Кремка опасливо открывает глаза да полуиспугано косится в сторону отдыхающих надзирателей, в сторону будто бы не обращающего на них внимания Банзая. – Они держат нас в плену, они обижают нас! Они хотят нас убить! – котенок поспешно касается пушистым хвостом болезненно-белого плеча в желании урезонить и успокоить, напоминая о том, что почти любой из здесь сидящих (не считая самих пленников) волен делать с ними все, что душе его кровавой заблагорассудиться.
— А потише никак нельзя было, да? — уже не Холодок, но смешной кудрявый мальчишка неизвестно откуда – морщится в их сторону и демонстративно отворачивается, стягиваясь в более тугой клубок, чуть ли не лапами уши зажимая. — Прости, — едва слышно, почти одними губами, Кремка чувствует, как закипает потихоньку воздух вокруг них, будто бы что-то назревает внутри них самих, не находя больше мест, где можно уместиться, и продолжает успокаивающе водить хвостом по плечу Холодка, надеясь, что он снизит обороты и поубавит тон, пока не поплатился за это языком.
Наконец, она чувствует, как расслабляется худая спина, как постепенно стихает звонкий голос и переходит на привычный полушепот, но сама голубоглазая ещё ощущает потрескивающей, наэлектризованной шерстью это звенящее напряжение вокруг них и втягивает носом воздух, скользя настороженным взглядом по сектантам.

+2

178

Сковавший Рябчика в первое мгновение страх растаял, оставив лишь странный осадок, словно бы "могло быть и хуже" и "ну я и паникёр". Перебудив, казалось бы, всю округу, Рябчик ничуть этому не смутился, разглядывая молодого сектанта внимательно, распахнув медовые глаза широко и до крайности наивно.
– Привет, мямля. - На серой мордочке сектанта свежей листвой горели зеленые глаза, почти как у Соловушки раньше, до похищения, только ярче, сочнее. "Мышка." Пожалуй любые мысли котёнка сейчас могли бы скатиться в сторону пищи, так дурманяще распространяющей аромат совсем рядом. Возмутиться на подобное обращение котёнок не успел, начали просыпаться Пепелинка и Соловушка, недовольно ворча и пихая кудряша в ответ. И только тот успокоился, что снова не один, а со своей маленькое компанией, как серогривый огорошил его снова.
– Нет, через три рассвета. - То с каким спокойствием он произнес это, было потрясающе. И если бы в данном случае говорили бы не про него - Рябчика - и его брата, Пепелинку и других, ни в чем не виноватых, котят, наверняка бы даже восхитился этому. Но сейчас медоглазого в мгновение охватил ужас. "Три рассвета. Вот значит сколько нам осталось?" Рябчик чувствовал как мелко содрогается обычно невозмутимый и сильный Соловушка.
"Как спастись? Как? Что нужно сделать?" - Курдяш кинул короткий взгляд на брата. Болотистые глаза Соловушки отражали тот же ужас, что леденил Рябчика внутри. "Зачем он нам это сказал? Он хочет помочь или запугать нас?"
Вера в светлое будущее дала трещину. Когда тебе говорят, что ты умрешь так скоро, пожалуй, любой бы разуверился в своем спасении. Так и Рябчик со страхом понял, что надежда на то, что они выберутся отсюда и выживут была уже почти неразличима. Он не ощущал её более. Не ощущал ничего кроме страха и теплого бока брата.
Мордочка же сектанта чуть ли не светилась восторгом. Он был этому...рад?
– А как тебя зовут? - Сквозь зашумевшую кровь в ушах и ледяные тиски страха, котёнок едва различил вопрос серогривого, сначала непонимающе уставившись на него. Рябчику было страшно, и он не умел скрывать свой страх.
- Рябчик, меня зовут Рябчик. - Тихо ответил кудряш, заглядывая в зелёные глаза сектанта в поисках чего-то, что могло бы дать ему ответ, чего-то, что могло бы помочь ему с Соловушкой и Пепелинкой выбраться. - Ты радуешься этому? Тому, что эта пещера опустеет? - Даже голод отступил куда-то в раздел несущественных проблем. - Как ты оказался среди них? - Кудряш кивнув в сторону Банзая и Катаклизм. Хотя последняя уже не внушала ужаса, после проведенной ночи под звездами, но всё равно она была из тех, кто в первых рядах побежит устраивать жертвоприношения своему Богу.
У кудряша осталось еще много вопросов, которые он бы хотел задать ей и Делирию, но подозвать её просто так, когда за любым твоим действием наблюдают такие как Катарсис и Банзай, было бы слишком неосмотрительно. Кто знает что взбредет им в голову в этот момент?

Отредактировано Рябчик (2019-03-25 12:30:59)

+3

179

Рядом с малышом заворочались другие котята; один из них, кудрявый, с тёмным взглядом, сердито взглянул на Дурашку.
А потише никак нельзя было, да? – малыш уткнулся в холодный пол, отворачиваясь ото всех.
А потом, как ошпаренный, вскочил и приткнулся к мямле.
И оба посмотрели на него. Перепуганные. Как будто он сказал, что их собираются сжечь заживо, или чего похуже. Ну и ну. Дурашка вспомнил, как иногда его успокаивал то один, то другой служитель, и было открыл рот, чтобы прикрикнуть, когда мямля оказался быстрее:
Рябчик, меня зовут Рябчик. – «Ну и имя». Со следующими словами было растерянный котик окреп голосом, – Ты радуешься этому? Тому, что эта пещера опустеет? – брови Дурашки удивлённо поползли вверх, но Рябчик не переставал поражать:
Как ты оказался среди них? – он кивнул в сторону других служащих. Дурашка оглянулся; отметил присутствие Банзая и всё ещё не отошедшую Хель, и вернулся к котятам.
Странные у пленников вопросы. Он рад? Ну да. Естественно. А почему он должен был не радоваться? У них же наконец-то всё получилось.
Пустая пещера? Это тоже замечательно. Можно устроить лагерь здесь… хотя, конечно, в Большой Пещере тоже хорошо. Нет, можно тут что-то хранить. Наверное.
Но, так или иначе, это просто больше места. Он должен был… грустить из-за этого?
Дурашка некоторое время просто переводил взгляд с одного котёнка на другого, а потом, сжав губы, начал разглядывать собственные лапы.
Прошло ещё несколько секунд, и котик всё-таки выдавил из себя:
Да. Это же хорошо, – он пожал плечами, – будет больше места…
Он снова замолчал и, немного подумав, добавил: – И вам так лучше.
Он застыл с открытым ртом, вспоминая следующий вопрос… Тьфу, что-то же там было! Почему он не запомнил?
Дурашка нахмурился и, будто надеясь, что слова Рябчика завалялись где-то неподалёку, огляделся, шурша пушистым хвостом и почти случайно демонстрируя котятам шрам на боку. Он прикусил губу, с растерянным видом повернулся обратно к малышам и спросил:
А… вам страшно?

+3

180

Она стоически воспринимает каждое слово Холодка, не морщится, будто бы уже выросла из того невинного котёнка, которым попала сюда. Полынь больше не хочет быть  наивной темномордой малышкой, жужжащей каждому на ухо о прекрасности сего мира, холодного и еще не загубленного чужими воинами. Племя Шторма, бывшее некогда её домом, превратилось в степь с запрятанными то здесь, то там неприятелями, в которых Полынь с легкостью узнаёт родителей, наставника, брата – всех. Она не путается в своих словах и мыслях, лишь чувствует, как сильно обжигает огненное перо под лапкой, хмурится и не даёт Холодку взять верх с его домыслами. Пусть он думает как хочет – Полынь решает за себя. И она, Предки, не хочет перевести соплеменника на свою сторону, лишь вторит своим мыслям и хочет показать иную точку зрения, отличную от остальных. Именно поэтому выдыхает настолько глубоко, что даже закашливается не то смрадом, источающимся от сектантов, не то пылью, которой покрыт каждый камень в пещере.
- Может и ищут, но, если это так, значит наши племена настолько дубоголовы, что не могут заглянуть сюда, - шипит она, уже не похожая на себя настолько, насколько это возможно. Видел бы Ковыль – он бы, наверное, гордился своей сестрой. Но Полынь не хочет думать о своем брате, она хочет думать о словах Холодка, хочет думать о его позиции в споре. Она понимает, что выросла не только сама, но и окружающие её соплеменники.
- А если это так, если ты хочешь выжить – надо помочь им найти нас. Или спасаться самостоятельно. От того, что мы толпимся и ноем, как нам плохо, ничего не исправится. Остается либо молчать, цепляясь за последние дни жизни, либо что-то делать, - Полынь не хочет бежать, сломленная своими чувствами, своими догадками о племенах. Но, если это хочет сделать кто-то другой – она несомненно может помочь, правда, перед этим обязательно сообщит еще не одну важную деталь:
- Мы столько раз выходили из этой пещеру, Холодок, - недовольно шепчет она, оглядываясь по сторонам и замечает мелькнувший хвост Катаклизм: - Столько раз оглядывали округу и видели родные территории. Здесь до нас лапой подать, но племена нее торопятся – какая ирония – сюда заглянуть. Напротив, изображая поиски, они обманывают кого-то, кто еще остался хорошим. Чтобы не искать нас. Именно этого ты хочешь? Если мы так и будем сидеть, то досидимся до того, что последнее, что мы увидим – морскую пучину. Хочешь бежать – нужен план, а не бессмысленное осуждение. Твоё желание жить не тронет никого здесь, разве что таких же, кто оказался под тяжелой лапой Сектантов.
И показательно топает, наступив в очередной раз на рыжее перо.
- Ты говоришь, что будешь бороться, но сейчас был шанс собраться всем вместе и придумать что-0нибувдь, пока большая часть сектантов отсутствовала. Сейчас уже бессмысленно что-либо делать. Какая тут борьба?
Она упрекает в очередной раз, а сама думает о том, что злые слова, сочащиеся из ее горла, могут вдохновить. Так неправильно, неестественно, но Полынь уже не может остановиться, изливая поток бессвязных выражений и практически ругательств из глотки, нанизывая из на шкуру Холодка и его подруги.
- Смотри, - и кивает головой на кудрявого котёнка, очутившегося рядом с практически их ровесником-сектантом. Потом кивнула на Хель – дочь Делирия, о которой среброшкурый не раз говорил в присутствии Полынь:
- Ты говоришь, что они все плохие – но это не похоже на правду. Среди них есть запутавшиеся, способные сделать благое дело«В твою пользу» - И я прекрасно понимаю твои чувства. Но только понимаю, поскольку не вижу поползновений. Здесь есть Грачонок – он рассказывал, что у него есть брат – сбежавший брат. неизвестно, что сейчас с ним, но ему намного лучше, чем нам, если судить по твоим словам, так? Он ведь сбежал. А раз сбежал, значит, есть шанс сделать это повторно, выявив слабые точки у сектантов. Тем не менее, всё, что я слышу – «Я хочу, чтобы нас спасло наше племя». Хотеть можно сколько угодно, Холодок, но ты уже не маленький котёнок, играющийся с шариками мха в детской или с камушками и морской глади. Ты – истинный боец, познавший трудности этого мира. А истинным бойцам требуется бороться без права на отдых, который мы устраиваем уже... Сколько?
И только закончив свою длинную речь, приправленную постоянным шипением, Полынь осознает – все те слова были направлены на кого угодно, но только не на неё. Её чистая душа, все еще по-своему наивная, желает оставаться здесь. До кары Морского Бога. До спасения ее родственников из Облаков. Она не эгоист, и именно поэтому останется здесь на всю жизнь, и когда-нибудь её брат обязательно спустит белые красивые цветы на воду, поминая добрым словом свою сестру, как героиню-спасительницу.

+1


Вы здесь » Коты - Воители. Легенды моря » Горы » Ущелье