Вместо того, чтобы ответить односложно и не говорить ничего лишнего, кошечка рассказала о том, что она делала, как ей скучно и как её зовут. Холодок вздохнул. Ему было с окружающими совершенно не о чем разговаривать. В его новой жизни не происходило ровным счётом ничего, а старая была так давно, что казалась призрачным видением. Поэтому болтуны казались ему существами прямо-таки удивительными.
Видимо, окружающая атмосфера ужаса и подавленности так сказалась на котёнке, если всего три фразы заклеймили в его глазах Марь как несусветную болтушку. И всё же в ней было что-то притягательное...
Холодок открыл рот, чтобы ответить, но вдруг услышал своё имя.
— Здравствуй, Холодок.
«Хель».
Альбинос уставился на новопришедшую. Разница между ними с прошлой встречи стала ещё заметнее. В том плане, что Хель подросла, а Холодок только похудел.
- Здравствуй, - бесцветно отозвался он, едва взглянув на принесённую подачку.
Больше не дали принести, ну да, ну да. Интересно, что подумает Марь? Она ведь не в курсе насчёт сектантов-ровесников?
Холодок так и не решил, как относиться к Хель - предательнице, но не по своей воле. Поведение Полыни здорово пошатнуло его веру в котов. Может, Хель тоже притворяется, а на самом деле помогает своим взрослым приятелям выслеживать новые жертвы?
Впрочем, её морда выглядела искренней, а глаза так правдоподобно блестели...
Называть своё имя уже не имело смысла, но вот на вопрос Марь Холодок всё же ответил:
- Думаю, я здесь уже больше луны, - он снова в упор посмотрел на Хель, а затем перевёл взгляд на рыжую собеседницу. - Всякого нагляделся.
«Больше луны... я бы уже мог стать оруженосцем. Интересно, а Хель обучают как оруженосца?»
Ещё один котик спокойно вошёл под своды пещеры - ещё один недосектантишко. Не стал подходить, ну и хорошо. Если уж выбирать, то компания Хель - самый привлекательный вариант.
Чего не скажешь о Катарсисе.
Когда приходили взрослые, Холодок старался стать как можно незаметнее - что всегда давалось с трудом, учитывая цвет шубки. Однако он был молчалив и нелюдим, в меру покорен, а потому не привлекал внимания. Вот и сейчас он замер, оцепенел, готовый к любым гадким выходкам, но не дождался их и спокойно выдохнул, когда кот с разноцветными глазами ушёл. Подошла другая, но она не была похожа на безумицу.
Холодок посмотрел на двух галок и на кролика и выбрал последнее. Присел с краешку и откусил кусочек. Он не хотел показаться грубым перед Марь, сейчас не было настроения драться за свежатину, когда её так много. В другой день котёнок бы схватил самую крупную дичь и умчался куда-нибудь в тёмный уголок, где зубами и когтями отвоевал бы своё право на еду.
Подачка, да. Холодная, да. Но альбинос наслаждался каждым проглоченным куском.

Рябчику снились сладкие сны. Дома было тепло и светло, пушистый бок брата и тихое мурчание. Слабые голоса Домашних и звуки сыплющейся в миску еды. Покой невесомым одеялом опустился на душу котёнка, растворяясь и унося все пережитые ужасы. Только здесь, во сне, он снова мог быть счастлив, мог быть доволен своей жизнью, мог не опасаться внезапного удара. С каждым днем всё сложнее было сохранить эту уверенность - что они выберутся из этого страшного места, но Рябчик всеми силами пытался вселить эту уверенность в более прагматичного брата. Ведь если он не будет в это верить, то надежда и вовсе испарится.
- Бу. - Не ожидавший такого котёнок подскочил как ужаленный. Одной лапой заехав по носу будящему, другой толкнув Пепелинку. Соловушка отделался относительно легко. Ему всего лишь прилетело хвостом по ушам. Сердце учащенно билось, воображение рисовало уже всевозможные ужасы вплоть до того, что за ними пришли, чтобы отправить в последнее путешествие до обрыва.
- Ах! - Громких возгласов удалось избежать, но внешний вид Рябчик оставлял желать лучшего. Да и шороху он все же навел. Оставалось надеяться, что это не привлечет внимания сектантов на входе. Если там стоит тот же Катарсис или еще кто из таких же кровожадных котов, котёнок получил бы ту еще взбучку. "Если бы вообще остался жив," - Вспомнил тот картину, как разноглазый кот бросился на ни в чем не повинную Кремку. Малышка едва осталась жива. А все остальные на всю жизнь запомнили этот кошмар. Рябчик уж точно до трясущихся лапок запомнил. Он знал, что случись чего, Соловушка обязательно попробует его защитить или оградить от беды, но как показывает жизнь - не всегда это получается. Ведь попали то они сюда вместе.
"И вместе выберемся."
Перед растерянным кудряшом предстал совсем молодой сектант. Рябчик прижал уши к голове и попытался вжаться в стену у которой лежал. И хотя пушистый кот не выглядел самым главным котячьем злодеем, учащенное сердцебиение удалось унять не сразу.
- До-доброе утро? - С сомнением промямлил Рябчик, сверкая медовыми глазами. В этой дыре сложно было определить - когда утро, когда день. Лишь ночь можно было худо бедно опознать, по терзающему слабые тельца холоду. Тут до совсем проснувшегося дошли запахи дичи, и он сглотнул голодную слюну. Желудок издал и вовсе странный булькающий звук и с болью напомнил, что еда в этом месте - необычайный праздник. Это дома можно было воротить нос от того, что не слишком нравилось. Здесь же выбирать не приходилось.
Глаза стрельнули в сторону и выцепили завтракающих товарищей по несчастью.
- А ты же не будешь нас скидывать, правда? - На всякий случай спросил кудряш и тут же добавил. - Ну хотя бы прямо сейчас?

из глубокого лоу.
Её перышко всегда было с ней. Независимо от погоды и времени. Полынь игнорировала недовольные взгляды сектантов, стремилась, прижимая уши, защитить свое сокровище от каждого. Её забвение рассеивалось с каждой минутой, проведенной вне компании Делирия, но, почему-то, она продолжала верить в то, что место, где она находится на данный момент – затяжной сон. Её привычки меланхолично мечтать о приключениях лишь прибавляли фантазии. Полынь не слушала активные перешептывания котят-пленных, которые, услышав ранее недовольство Сиреньки, видели в Полыни предателя. Полынь всегда была сама по себе, и даже сейчас, когда определенная часть мыслей была сконцентрирована на благополучии брата, оставшегося в реальности, Полынь нравилось ощущать легкую дымку одиночества на своей шерстке. Делирий был прав. Он бы не обманул ее. В его шерсти серебрится звезда, то здесь, то там. А такие, посланные из далеких звездных угодий, никогда не обманывают. Обманывают лишь те, кто прячется на белых перистых облаках.
И все же, иногда ее забвение давало трещину. Тогда Полынь активно перебирала коготками мягкое оперение на перышке и нервно покусывала язык, не подавая виду. Никто не должен знать, что она нервничает. Они все не правы, и однажды Полынь обязательно это докажет. Навеянные чужими словами мысли сводили темномордую с ума, и иной раз Полынь ощущала когтистую лапу на своей спине, но все растворялось, стоило в ущелье пройти Катаклизм. Ярко-рыжие пятна были словно спасительным огоньком – точно таким же, как у тех живых звездочек – светлячков, как их называл Делирий. Те волшебные существа, скачущие по зелени разжигали в сердце Полыни огонь, и Полынь загоралась вместе с ними – отдельными мыслями, отдельными чувствами. Тогда она подбиралась ближе к Катаклизм, сжимала в зубах яркое перо и, прижимаясь к боку короткошерстной кошки, молча слушала ее истории о дальних плаваниях, о кораблях и о землях, которые Штормовая никогда не увидит воочию. Ей оставалось только мечтать и представлять, как однажды и ее маленькие лапки коснутся борта корабля, как она взберется по мачте – к слову, Полынь не знала, что это, но Катаклизм сказала, что по ним можно карабкаться как по деревьям – и посмотрит сверху на двуногого с палкой вместо задней лапы.
Но сейчас Катаклизм не было. Она то ли потерялась в глуби волн, бушующих где-то на территориях Штормового племени, то ли была полностью погружена в дела Морского бога, который чуть ранее призвал её к себе на высшую службу. Поэтому Полынь оставалась одна. Дни сменялись ночами, одни сектанты другими, а Полынь все также оставалась Полынью, одиноко прорастающей в степях забытых земель. То и дело она посматривала на Соловушку и Рябчика, видя в них единственное спасение от хандры, которая волнами то и дело укрывала бежевую голову котенка. Полынь повзрослела, пусть не телом – душой, но, тем не менее, многое их произошедшего она стала видеть с другой стороны. И пусть в ее сердце оставалось место для наивности, пусть из многих котят в ущелье она продолжала видеть единственным котенком разве что себя – Полынь разделила себя прошлую и нынешнюю. Возможно, Ковыль, остающийся где-то рядом с прошлой Полынью, будет против таких рассуждений, но он на то и остается рядом с прошлой, чтобы не возражать.
Впрочем, она так и оставалась одна. Лишь яркое перышко, подаренное какой-то богоподобной птицей, мерцало в лапках палевой, поддерживая последние остатки благоразумия на нужном уровне.

Атмосфера в ущелье даже как-то разрядилась с приходом Хели. И это - несмотря на объявление Катарсиса, обыкновенно не предвещавшего ничего хорошего. Мирный разговор сектантки с пленниками заставлял успокоиться и проникнуться прозрачной, но все-таки надеждой на спасение, а еда привлекала к себе всех котят, кучковавшихся доселе у стен темницы. Они тоже были напряжены поначалу, прямо как Марь, думавшая, что с Холодком еще придется побороться за кусок повкуснее, но постепенно изголодавшиеся юнцы расслаблялись один за другим - аппетитного на вид пропитания-то было достаточно.
Одна из похищенных и, как предполагала Марь, племенных подошла к ним. Одиночка подобралась, но внезапная вежливость кремовой тут же смягчила крошку, и зеленоглазая выпрямилась обратно, приветливо топорща усы. После общения с альбиносом остальные обитатели ущелья перестали казаться ей такими уж пугающими, и рыженькая бестия надеялась наверстать упущенное времяпрепровождение в их компании.
"Нас так много! Может, мы одной гурьбой сбежим, надо только работать вместе?" - задумалась одиночка. Она знала, что кто-то взаправду сбежал отсюда не без чужой помощи, хоть и не была посвящена в подробности о том, как же сие провернули. - "Повторим этот подвиг!"
Увы, недолго радости сулило оставаться на личике Мари, ведь сектантка, пришедшая вместе с Катарсисом, вдруг заинтересовалась ей. Услышав сбоку малознакомый голос, зеленоглазая тут же распушила загривок, и зрачки ее превратились в две крохотные бусинки.
- А ты слишком наглая для пленницы, - рыженькая медленно повернулась, и голова ее задралась вверх. Черная, словно уголь, кошка возвышалась над ней. Она была статна и высока, точно деревья в лесу. И слегка несуразна собою, но несуразность эта сейчас нагоняла страх на глупого детеныша.
- Здравствуйте. Что... я сделала? - тонким, тихим голоском поинтересовалась Марь, стараясь соблюдать хоть какое-то подобие приличия обстановке вопреки. Это помогало отвлечься от реальности. Ее будто могут отругать за осечку, как плохую ученицу, а не нашинковать и скушать.
- Встала и пошла за мной, рыжая, посмотрим, будешь ли ты такой смелой после нашей прогулки.
Одиночка нервно сглотнула, поднимаясь.
- Пока, - неловко мурлыкнула она, обращаясь к Холодку и незнакомой кошечке. Зеленоглазая попыталась улыбнуться, ободряя скорее себя, чем других постояльцев ущелья. Уже направляясь за сектанткой, недвусмысленно подтолкнувшей ее лапой, рыженькая бросила через плечо, обращаясь к той самой малышке, что общалась ранее с альбиносом: - Меня Марь зовут, кстати. Еще увидимся!
И, с этими словами, одиночка прощально помахала хвостом. Она не оборачивалась, продолжая уверять себя, что делать этого незачем, ведь она еще вернется, обязательно вернется, и они сбегут отсюда, из этого душного места, пропахшего кровью, все и разом, а злым бродягам останется только кусать локти с того, что так глупо их проворонили.
"Хвосты себе от досады сгрызут! Кроме Хели," - одернула себя Марь. - "Хель, кажется, добрая"

→ За Корицей

От глаз Холодка не укрылось то, как воровато и с опаской Марь поглядела на принесённую еду и как покосилась на него самого. Странно, если она здесь совсем недавно, когда успела заучить волчьи законы, по которым живут пленники? Едва ли в племени кто-нибудь посмел бы отобрать еду у котёнка. Холодок даже как-то слегка оскорбился, но тут же задумался вот о чём: а как бы он себя повёл, если бы еды принесли только на одного? Уж прямо стал бы корчить благородного рыцаря в белом одеянии?
«Не стал бы».
С другой стороны, разве он не помог Кремке?.. Помог. И не думал в тот момент о собственной выгоде и безопасности.
«Выходит, есть во мне что-то хорошее?»
Несколько удивлённо поднял голову, услышав голос той, о ком только что думал.
«Неужели отлепилась наконец от своего Медвежонка?»
Но взгляд Кремки был такой беззащитный, а голос такой робкий, тихий и нежный, что раздражение, вызванное очевидной ревностью, как лапой сняло. Холодок молча кивнул ей, заглянув в глаза, и почувствовал себя лучше, ощущая боком мягкую шёрстку сидящей рядом кошечки.
– Как ты? – спросил тихо-тихо, едва разжимая губы.
Что за дурацкий вопрос! «Как ты?» А как можно быть? – здесь, в этой обители боли и страха. Смущённо отворачивает морду, будто бы стараясь добраться до более мягкого мяса. Но не отодвигается, продолжает легко, едва ощутимо прижиматься белым боком к бежевому.
Большая чёрная кошка в грубой манере вывела Марь из пещеры, и по спине непроизвольно пробежались мурашки. Нет, насколько альбинос мог судить, сектанты не имеют права убивать котят раньше отмеренного им срока. Но и не убивая, можно причинить страшные страдания. Уж он-то знает.
На мгновение отрывается от еды, поднимает глаза – и выхватывает из пестроты пленников Полынь. Как она изменилась с той памятной прогулки, когда Холодок видел её в последний раз! Похудела, что ли? Или её мордашка, спрятанная в тёмное пятно, осунулась от нелёгкой жизни? Или просто необъяснимая сломленность ощущается во всём облике, в каждом движении? Холодок несколько секунд не сводил глаз со своей бывшей соплеменницы, затем резко опустил их, испугавшись встретиться с ней взглядом. Испугавшись увидеть узнавание. Испугавшись, что она его не узнает.

Отредактировано Холодок (2019-01-23 20:54:15)